Я знаю точно: не было войны (СИ)

— Та ж ми, Майстренки, Мічені, так й прозивають, та й мене теж.[3]

И Антон указал на свой шрам. Лойко в ответ только лишь горько усмехнулся. Парень действительно был очень похож на отца. Можно было проверку и не устраивать, да силы привычки — осторожность, взяли верх.

— И чего тебе на тот беґег пґиспичило? Да не мое это дело. Пґиспичило, так пґиспичило, каждой собаке блоху не вычесать, так зачем мне, стаґому бедному евґею знать каждую мысль в твоей молодой голове?

— Я не можу тут залишатись, мені конче потрібно там опинитись. Допоможіть, Христом Богом вмоляю![4]

Лойко снова ухмыльнулся, его умиляло, когда еврея упрашивали Христом Богом, в которого старый Лойко не верил. Но искренность юноши он все-таки оценил. И в самом деле, какое его дело, что привело сына Архипа к нему? Привело, значит так надо, значит судьба так распорядилась.

— А такая стґанная безделушка, как деньги у тебя есть, молодой человек? Я ведь задаґом никого никуда доставлять не собиґаюсь. Задаґом сейчас даже коґовы на скотном двоґе не телятся. Да и не моя эта ґабота, человеков туда сюда пеґевозить, я уже давно балагуґой не хожу.

— Є в мене гроші, є. Візьміть, скільки вам потрібно.[5]

И Антон простодушно вывалил на стол перед старым Лойко все его деньги. Старик задумчиво почесал голову и сказал:

— И что мне с тобой, пґостотой сеґмяжной делать скажешь? И учить тебя уму-ґазуму не смешно, и таки в свет выпускать опасно. Собґался-то надолго?

— Назавжди.[6]

— Ну… Скажем так, что моей тете Соне такой ответ не был бы по душе. А я пґимеґно таки пґедполагал. Деньги собеґи. Они не любят так на столе валяться. Утґо вечеґа мудґенее. Иди-ка ты спать.

Постелили, если это можно так назвать, Антону на сеновале, в небольшом сарайчике, впрочем, ночевать на сеновале юноше было не впервой. Ночь была тиха и спокойна. Ветер не шевелил листву, было слышно, как тонко подвывает во сне сторожевой шелудивый пес, как крадется по крыше кот, это только говориться, что кот ступает неслышно, а если он хорошо откормленный, то еще как слышно. Такой привычный запах сена на этот раз уснуть не помогал. Сон не приходил. Антон задумался. Он тщательно скрывал от всех истинную цель бегства, даже от себя тщательно скрывал. Но время все равно расставит все на свои места. Сейчас, когда он был так близко от цели, Антон опять стал взвешивать все, и его стали терзать сомнения в правильности выбора. И все-таки, все-таки, все-таки… чего сделано не изменить.

Ночь на городском сеновале заметно отличалась от ночи на сеновале в селе. Казалось, что маленький городок совершенно не засыпает. Что ночью в селе? Заухает сова, от ночного зверя зашуршит куст, где-то забрешет собака, привлеченная странным звуком, и только под утро начнут просыпаться птицы, своим щебетом заполняя все небо — от края до края. А тут же все иначе. Скрипы, какие-то звуки не спящих животных, шаги, пусть отдаленные, скрипы — вся эта какофония городского бытия не давала Антону никак сомкнуть глаз. Конечно, на самом деле, он не мог заснуть совершенно по другой причине — слишком много событий произошло за этот день, событий для него судьбоносных. Он стоял на перепутье, и куда выведет его дорога — не знал совершенно.

Из трех сыновей Архипа Майстренко, так получилось, Антон был самым спокойным. Нет, он не был маменькиным сынком, мог постоять за себя, о чем свидетельствовали не только шрам на лице, но и частые синяки — приходилось отстаивать правоту кулаками. А частенько братья шли против других парней плечом к плечу, благо, отец привил им чувство братского плеча. Вот только сам драки Антон не искал, на неприятности не нарывался, а если и приходилось отстаивать себя, так только потому, что его задирали и пытались обидеть или оскорбить. Работу делал по хозяйству беспрекословно, отцу и матери не перечил, был, почти что идеальным сыном. Единственное «но», смущавшее Архипа было то, что сын с юных лет увлекся религией.

Сам Архип был человеком верующим, ну в каком-то понимании этого слова: его крестили, с родителями ходил в церковь, но война сделала его слишком черствым, каким-то каменным. Нельзя сказать, что он разуверился в Боге, но и помощи божьей как-то не чувствовал. Он не стал атеистом и не стал большевиком, но к вере в Бога относился с иронией. Как-то недоверчиво. В их доме по-прежнему совершались обряды. По некоторым воскресеньям и на большие церковные праздники они ездили семьей в город, где церковь еще не закрыли. У них в селе это сделали еще в двадцать шестом. А вот Антон, и Архип чувствовал это, верил истово, честно, на его взгляд, слишком увлеченно.

Поэтому последние годы сын с отцом никак не могли найти общий язык.