Я знал, что каждый звук мой — звук любви…

Суровая подруга эшафота,
Царица снов, святая нищета,
Последний вопль восставшего народа,
Последний гвоздь кровавого креста,
К тебе взывают мертвые уста.
Окутав небо предрассветным дымом,
Стучишься ты к сердцам неисцелимым,
Сестра истерзанных, предсмертный свет,
Кудель, перстом развитая незримым,
Надежда, утешенье наших бед.

Прекрасный облик в роще черных змей,

Слепая в гулких уличных набатах,
Под пыткой — стойкость, немота страстей,
Плат, остудивший смертный жар распятых,
Дозор в краю скорбей моих проклятых,
В моих знобящих снах и наяву
Я, зачумленный, я тебя зову,
Стальной фантом, рубиновый скелет,
Последний стебель в обожженном рву,
Надежда, утешенье наших бед.

Вода пустынь, хлеб горьких одиночеств,

Ключ, отворивший новые края,
Заветный сплав познаний и пророчеств,
В дыму, в петле, на острие копья
Жива любовь и ненависть моя,
Мой щит, мой герб, о странница слепая.

Приходишь ты, как весть предзаревая,

Из той страны, где был рожден рассвет,
Всегда распятая, всегда живая,
Надежда, утешенье наших бед.

Посылка

О госпожа! В пустынях изнывая,
В зеленых льдах, где плачет стужа злая,
Укрытая за толщей дней и лет,
Прими обет служения, благая
Надежда, утешенье наших бед.

1947 г.

Из цикла стихов «ПАМЯТЬ» (1945–1956)

Цвети и сияй, как злато,
Дивный вечерний лик,
Меня ослепи на миг
Поздним лучом заката.

Белый призрак твой

Я узрел под холодной луною.
Он спешил дорогой ночною,
Звездною колеей.

Слышишь ли: в забытьи

Кто-то поет… Под кленом
Полночи — плачем ли, стоном? —
Вторят мне губы твои.

Ах, я блуждаю давно

В лабиринте снов и печали.
Радости мы не узнали.
Нам это не суждено.

Коснись меня белым перстом,

Это касанье — смертельно.
Ночь растет беспредельно,
Обнимая земной окоем.

Лети, улетай далече,

Скорбный вечерний лик.
Твой спутник в молчаньи поник
На месте сумрачной встречи.

Сонет

Ведя мои суровые бои,
Чеканя стих, чтоб был он чист и молод,
Я знал, что каждый звук мой — звук любви.
Она меня вела сквозь жар и холод.

И в снежных вихрях, в час, когда расколот

Был целый мир, я знал, что никогда,
Как ни грози судьбины грубый молот,
Я не предам грядущие года.

Любовь не льстит, она — сильней всего,

Кто служит ей — не заслужил укора.
Обманутая, верит в торжество.

В мятежных строфах будущего хора

Я чую новый век и суть его:
И зов величья, и клеймо позора.

1956 г.