Я знал Капабланку...

Авария на железной дороге, вызванная несработавшим семафором, была расценена, как вредительский акт. Левенфиш был взят в тот же день и выпущен только после многочасового допроса в ГПУ. Поданная за несколько месяцев до происшествия докладная об изменении технологического процесса производства стекла спасла его от тюрьмы. Но надолго ли? Само слово «специалист», «спец» было почти равнозначно слову «вредитель». Сообщениями о процессах над «саботажниками» и «вредителями» были наполнены все газеты того времени. На закончившемся в 30-м году процессе так называемой «Промышленной партии», руководство которой обвинялось в том, что получало секретные инструкции от Пуанкаре и Лоуренса Аравийского с целью расшатать индустриальную мощь страны Советов и подготовить почву для иностранной агрессии против молодого Советского государства, обвинитель Николай Крыленко говорил: «Я твердо уверен, что небольшая антисоветская прослойка еще сохранилась в инженерных кругах… В эпоху диктатуры и окруженные со всех сторон врагами, мы иногда проявляли ненужную мягкость, ненужную мягкосердечность…» Тогда же он писал: «Для буржуазной Европы и для широких кругов либеральствующей интеллигенции может показаться чудовищным, что Советская власть не всегда расправляется с вредителями в порядке судебного процесса. Но всякий сознательный рабочий и крестьянин согласится с тем, что Советская власть поступает правильно».

Левенфиш принимает решение: он полностью уходит в шахматы. Начинается его карьера профессионального шахматиста.

Шахматы, в которых он очутился, были совсем не похожи на те, в которые он играл в Петербурге в 1909-м или в Карлсбаде в 1911 году. Друзьями и шахматными коллегами его молодости были: барон фон Фрейман, мастер с 1911 года, участник и призер многих турниров, оказавшийся после революции в Средней Азии, другой барон — Рауш фон Таубенберг — один из сильнейших игроков Университета, долгое время державшийся на плаву в Советской России, но очутившийся в конце концов в карагандинском лагере, профессор Борис Михайлович Коялович, принимавший экзамен по математике еще у студента Левенфиша, Петр Потемкин — поэт и шахматист, эмигрировавший после революции. Кружок его имени до сих пор существует в Париже; именно Потемкину обязана своим девизом — «Gens una sumus» — Международная шахматная федерация. Сергей Прокофьев, страстно любивший шахматы, киевлянин Федор Богатырчук, регулярно наезжавший в Петербург, впоследствии один из сильнейших шахматистов Советского Союза, живший после Второй мировой войны в Канаде.

Теперь же появилось новое поколение, генетически связанное с советской властью, и его признанный лидер Михаил Ботвинник, уже ставший чемпионом страны, писал в те дни: «Задача, поставленная Крыленко в 20-е годы перед советскими шахматистами, успешно решалась — выросло молодое поколение советских мастеров». В глазах этого поколения Левенфиш был уже стариком. Надо ли говорить, что и теннис, и знание иностранных языков, манера одеваться и говорить, весь облик его только подчеркивали разницу между ним и этим новым поколением. У всех появилось высшее образование; оно, разумеется, не могло идти ни в какое сравнение с дореволюционным, не говоря уже об общей культуре и общем уровне. Известно ведь, что никакое высшее образование не заменит начального, а в молодой советской республике первым пытались прикрыть недостатки второго. Бедствие среднего вкуса может быть хуже бедствия безвкусицы — об этом размышлял доктор Живаго, и Левенфишу тоже было с чем сравнивать.

Конечно, всегда, во все времена представители молодого поколения считали, что для уходящих со сцены игра уже закончена. Они могли тебя почитать, но ты был уже не из их числа, и в конечном счете они всегда предпочитали общество людей своего возраста. Но теперь к естественному процессу смены поколений примешивался еще и ярко выраженный политический оттенок. В глазах молодых комсомольцев, и тем более, людей, стоящих во главе государственных шахмат в республике Советов, Левенфиш был из «бывших», из той далекой, ушедшей навсегда России. В лучшем случае он был «попутчиком», но всегда, даже когда обрел какие-то внешние черты советской цивилизации, оставался «не наш». Теперь пришло их время, их, рвущихся догнать и перегнать шахматистов буржуазных, капиталистических стран под звуки зовущей вперед песни:

Все выше, выше и выше

Стремим мы полет наших птиц,

И в каждом пропеллере дышит

Спокойствие наших границ.

Молодые и напористые, они шли все дальше, глубже и выше. Они не знали сомнений ни в чем, и в этом движении вперед их поддерживало молодое, такое удивительное государство, которое, казалось, строится на века.

Нам нет преград ни в море, ни на суше,

Нам не страшны ни льды, ни облака.

Пламя души своей, знамя страны своей

Мы пронесем через миры и века.