Яблоко от яблони

Середина Масленицы, с вечера начнут читать великопостную молитву Ефрема Сирина, пушкинское «Отцы пустынники и жены непорочны…»

И вечерняя метель навстречу.

Каким же даром, каким спасением дана нам поэзия.

После долгого перерыва пили с Фомой двадцатилетний шотландский виски, знакомили Петра Наумовича с грузинской куклой Варварой Петровной, которую я привез со съемок из Тбилиси. Как раз Варварин день, годовщина нашей с Ирой свадьбы. А Петровна она потому, что Фома нас с Ирой подружил. Ира предложила Петру Наумовичу почитать на ее новый диск стихотворения, попеть немного – будет замечательная совместная пластинка.

27 марта 2012 г. День театра.

– Ирина, Алёша, приходите на «Театральный роман» – прогон для своих.

Купили гиацинты в горшке, поехали. Новое здание театра – огромный лабиринт, уходящий под воду Москвы-реки, весь из бетона и стекла. За полукруглой надписью на фронтоне «Мастерская Петра Фоменко» торчат помпезные билдинги. Километровая очередь, секьюрити, рамки металлоискателей, машины с министерскими номерами, к окошку администратора не пробиться.

Кручу башкой в зале – весь театральный бомонд, а Максаковой нет. К середине первого акта взрыв аплодисментов: «Максакова, Максакова!»

А я и не знал, что она занята в этой работе. Потом в ночи долго по телефону, как в старые добрые времена, обсуждали с ней в деталях спектакль, грустно заканчивающийся «тенью, павшей на Иерусалим»:

– Фому-то видел?

– Прорвались с Ирой через охрану, он от зрителей сбежал. Заперся один в библиотеке в старом здании и тихонько сидел в кресле из нашего «Маркеса».

– Знаешь, Лёшка, у Булгакова «Театральный роман, или Записки покойника», а у нас – что?

– Роман, конечно, Людмила Васильевна. Долгий прекрасный роман.

Середина июня, звонок:

– Я спектакли ставлю, ставлю – а они не стоят. И сезон не то что идет – доходит. Я все хочу и не могу посмотреть вашего Бродского. Ирина ведь одна его играет?

– Да, моноспектакль.

– Скажи, а может она сыграть у нас?

– Конечно, с радостью.

– Тогда – до осени.

1 августа.

Сообщение от Ирины: «Звонил Хороший из деревни, тебе привет!»

9 августа.

Утро. Вильнюс. Вышел из поезда. До автобуса еще час. Пошел в кафе на улицу Гедеминаса, где с Ирой не раз коротали время в гастрольных вояжах. Там в витрине за стеклом сыры, вяленые томаты, маслины, литовские десерты – вот сейчас закажу всего и мысленно позавтракаю с Ириной. Она готовится к фестивальной премьере в Друскининкае.

Раздается звонок из Питера – мама: «Лёша, по радио только что сообщили…»

Вот и кафе. Стою перед прилавком и не могу вспомнить, зачем пришел.

– Может быть, кофе? – улыбнулась официантка.

– Может быть… спасибо.

Спешит автобус в Друскининкай: «Только бы Ира не узнала, только бы не узнала, ведь надо как-то играть спектакль, сольный, оперный! А от слез ведь связки опухнут, невозможно!»

…Не ставьте точки и не играйте в пол! К земле, что ли, привыкаете? Успеется! А точек вообще не должно быть, фраза стремится, летит, живая, как моль, – до аплодисментов, когда ее захлопают насмерть!

Фома

Когда яблоко оторвалось от ветки и упало,
открылся новый закон —
тяготения.
Открылся Ньютону,
и еще открылся – яблоку.
Его неодолимо вновь тянуло к яблоне.
Задолго до этого кто-то сорвал первое яблоко,
какое невозможное тяготение, какую немыслимую
тягость он тогда ощутил —
надо же, так оторваться.
Эврика?
Да нет, пожалуй —
печаль бесконечного вращения, одержимая
невозможностью возврата.
Тяготение стало законом.
Кому-то – падать,
а кому-то – грустить о небесах.