Яблоко по имени Марина

Но то, что случилось потом, недели через две, вообще меня напугало. В тот день Лена оставила меня у себя на ночь: Александр Васильевич с женой уехали на дачу, и вся квартира осталась в нашем распоряжении. Однако утром, часов в семь, раздался звонок в дверь. Я как раз обнял Лену и… В общем, мы только-только начали заниматься любовью.

— Никого нет дома, — подняла предупреждающе пальчик Лена. — Не обращай внимания. Позвонят и уйдут.

Но звонки не стихали.

— Пойду посмотрю, кого там черт принес в такую рань, — Лена накинула на плечи халатик и вышла.

Я, раздосадованный, слышал, как она переговаривалась через дверь с каким-то мужчиной. И, судя по всему, хорошо знакомым Лене. Потому что она искренне обрадовалась ему, даже в ладоши захлопала, но замок не открыла.

— Извини, — проворчала Лена. — Я тебя не пущу, пока ты мне анальгина не принесешь. Голова разламывается, просто жуть! Аптека — через дорогу, открывается через двадцать минут. Возвращайся, милый, с лекарством…

Она вернулась ко мне, юркнула под одеяло, жарко прижалась всем телом и попросила:

— Давай по-быстрому! А то муж сейчас вернется с анальгином, — и глупо хихикнула. — Я его в аптеку послала.

На следующий день она, смущаясь, опустила глаза и попросила: «Если можешь, найди «квадрат», где мы с тобой могли бы вдвоем остаться. Братец заявил мне, что, мол, не потерпит больше разврата и обо всем мужу расскажет. Ну, насчет мужа он погорячился — не расскажет, конечно. Но мне неудобно приводить тебя к нам…»

«Квадрата» я найти не мог. А та квартира, в которой волей случая меня поселили, стать им, увы, не могла. Сам виноват! Почувствовав свободу, я звал сюда новых друзей-приятелей, и наши шумные посиделки нередко заканчивались глубоко за полночь. Причем, не по нашей инициативе: обычно снизу часов в одиннадцать вечера начинала стучать баба Поля — капитанша. Так соседи звали ее и в глаза, и за глаза, потому что всю жизнь она была мужней женой, ни дня нигде даже не числилась. Им хватало того, что зарабатывал ее супруг: он водил маленький пассажирский теплоход — капитанил. Детей Бог им не дал, и теперь старики доживали свой век в полном одиночестве и тишине, которую ценили, кажется, превыше всего.

До моего вселения в квартиру старики, наверное, даже не подозревали о существовании «Роллинг Стоунсов», «Биттлз», Бренды Ли, Глории Гейнор, «Аббы». И вдруг стали ежевечерне тревожить их мощным ураганом своих хитов, под которые наши девчонки лихо колотили голыми пятками по полу, а парни скакали и орали, не задумываясь, что наш пол является чьим-то потолком и с него при таких азартных забавах наверняка сыпалась штукатурка. Баба Поля, будучи деликатной женщиной, не раз и не два терпеливо подкарауливала меня у подъезда, чтобы сказать: «Молодой человек, после двадцати трех часов шуметь воспрещается. Попрошу увязывать ваши увеселения с правилами социалистического общежития». Я клятвенно заверял: «Бу сделано». Но куда там! Мои гости не хотели признавать никаких правил. И бедняжка капитанша, доведенная громкой музыкой до исступления, начинала стучать шваброй по потолку.

Мы стихали, но ненадолго. Музыку приглушали, динамики проигрывателя «Аккорд» ставили на подоконник, но теперь «Нарисуй это черным!» и «Любовь нельзя купить» слышали соседи справа и слева. Наступала их очередь возмущаться. И они стучали, звонили в дверь и даже совали мне в почтовый ящик записки: «Прекратите это безобразие».

Однажды кому-то из соседей так надоели мои сборища, что они разыскали дальнюю родственницу хозяев квартиры. Ко мне явилась худющая дамочка в сером костюмчике. Водрузив на острый носик очки в тонкой металлической оправе, она критически оглядела меня с ног до головы и разочарованно произнесла: «А еще говорили, что вы — приличный молодой человек. Вам дали самые лучшие рекомендации. Вы их не оправдали». Я приготовился к самому худшему: визитерша прямо-таки источала неприязнь, ее глаза по-змеиному серебрились и темнели, костяшками пальцев она непроизвольно постукивала по столешнице. «Будете выгонять? — спросил я. — Прямо сейчас?».

Дамочка перестала барабанить и, ни слова ни говоря, вынула из сумочки вчетверо сложенный лист бумаги. Развернув его, она положила его передо мной. «Соглашение» — прочитал я. В нем говорилось о том, что если я не выполню пункты такие-то и такие-то, то гражданка Н. (называлась фамилия визитерши) вправе забрать у меня ключи и выставить вон. Запрещалось все, что только можно запретить: нельзя приходить домой позже десяти часов вечера, приводить гостей, включать музыку в любое время суток, распивать спиртные и слабоалкогольные напитки, оставлять мусор в ведре на день, а особенно гражданка Н. категорически настаивала на том, чтобы меня не посещали особы противоположного пола. «Увижу тут двустволок — пиши пропало, — заметила она. — Чтоб даже запаха их не было! Вам учиться нужно, молодой человек, а они лишь с толку сбивают…».

«Двустволками» она почему-то называла молодых девушек, неизвестно на что намекая.