Яблоко раздора

В полночь, выпив чашку бразильского кофе для вдохновения и бодрости, как это в свое время делал плодовитый на романы Оноре де Бальзак (это пристрастие его и погубило), Артем Янович Поклепов сел за пишущую машинку. В который раз, сожалея о том, что о персональном компьютере из-за дефицита средств, остается лишь мечтать. Натренированный долгими ночными бдениями мозг выдал на-гора заглавные фразы. Застучала машинка и на вставленный в каретку чистый лист бумаги цепочкой легли буквы: «Мужественному начальнику ОБЭП господину …! Прошу вас принять архи решительные меры к гражданину Козявкину П.Ф., уличенному мною в хищении частной собственности, которая по закону является неприкосновенной. Фамилия у него безобидная, мол, всяк горазд козявку обидеть, всего лишь для конспирации, отвода ваших проницательных глаз. Не верьте, в его действиях криминал, а если, глубже копануть, то рецидив».

«Поделом ему, – рассуждал Поклепов. – Давеча из его кухни жареным мясом и салом пахло. Что-то тут нечисто, я которые сутки сижу без мяса и масло, голодаю, а он жирует. За какие шиши, ведь у меня пенсия на 50 гривен больше? Пусть его ОБЭП, как следует, прощупает, явно живет не по средствам. Брюха, словно у бабы на последнем месяце беременности, три подбородка, как у борова свисают и лукавые глазки жиром заплыли. Проверка не повредит, пусть на нервной почве хоть малость похудеет, лишний вес для его же пользы сбросит. Профилактика охладит пыл. Слишком скуп Козявкин, никогда по-братски не поделится. Одним словом, жлоб!»

«Достопочтенный председатель профкома тов…, – начал он следующую депешу. – Обращаю ваше внимание на гражданку легкого поведения Дуську Синеокую. Она ежедневно и еженощно оскорбляет нравственность, подает дурной пример молодежи в аспекте сексуально-брачных отношений. Может стать источником распространения СПИДа, сифилиса, гонореи и другой заразы».

«Эх, Дуська-вертихвостка, я тебя проучу, наизнанку выверну, – торжествовал Артем Янович. – Живо отважу твоих ухажеров-бойфрендов. То на черной, то на белой иномарке ее катают. А вечером и ночью шабаш, пьянки-гулянки, музыка, до утра покоя нет. Так то она культурный досуг проводит, святые чувства бережет. Моему творчеству мешают. Все инстанции на ноги подниму, а выживу ее из дома, сломаю гордыню. Сердце и руку ей предложил– отвергла, стар мол, а того, глупая не поймет, что старый конь борозды не испортит. У меня других достоинств с избытком. Я – личность творческая, утонченная, а не такой-сякой Ванька с водокачки».

Всю ночь в пропахшей кофе комнате стрекотала машинка: «Любезный главный редактор…», «Многоуважаемый прокурор…»Весьма чуткий главврач психдиспансера…» и т. д. и т. п.

И вдруг, как удар обухом по голове: анонимки не подлежат рассмотрению! Поклепов впал в транс, побледнел и осунулся. Две ночи к машинке не подходил. Кризис, депрессия. Виски бальзамом, вьетнамской звездочкой растирал, нашатырный спирт нюхал, горло и пищевод водкой грел, а в пальцах зуд. «Писать хочется, очень хочется, – шептал он словно заклинание. – Обидно, сочинишь, терзаемый муками творчества, а какой-нибудь чинуша, не читая твое произведение бросит в корзину. А прежде любо-дорого вспомнить, по первому сигналу комиссии-ревизии шмон наводили Переполох! Всех соседей и скандальных жильцов из соседних домов в кулаке держал. Для кого теперь сочинять, для кого ночей не спать?»

Печально поглядел на безмолвную машинку и позвонил приятелю Выдрину:

– Лева, приезжай срочно, беда! Мудрый совет нужен.

– О чем тоска смертная? – спросил тот с порога.

– Выручай, без работы остался, – тяжко вздохнул Артем Янович. – Не ем, не пью, никто теперь мои сочинения не оценит.

–Жаль мне борзописцев, – изобразил кислую мину Выдрин. – Горючие слезы на глаза наворачиваются, ком к горлу подступает. Сколько тайных писарей не у дел оказалось. Скрипели перья, стучали машинки и вдруг шить, как на погосте На этой почве невостребованности до инфаркта, инсульта и суицида один шаг. Сердце у тебя не шалит?

– Ноет и щемит от досады и обиды.

–Да, какого удовольствия вашу братию лишили, какой богатый опыт эпистолярного творчества канет в Лету! – сыпал соль на рану Лева. – Сколько сотворили и сколько могли бы еще сотворить. Ого-го-го! Хвала анонимщику-трудяге. Писателям, журналистам столько не сочинить, даже призови они на помощь пеструю и ретивую толпу графоманов. Все равно не сдюжат, не тот размах.

– Рад, что понял меня, не оставил в трудный час, – прослезился Поклепов. – Анонимка, ведь это шедевр, крик вопиющего в пустыне. Она людей психически закаляла, бойцовских характер воспитывала, иммунитет укрепляла. Сильные духом могли десятки анонимок в разные инстанции выдержать, а хлюпики после одной-двух в дурку попадали, а совсем хилые – долго жить завещали. Польза налицо: закалка кадров, испытание на выносливость. Благодарить нас следует, а не отлучать от четко налаженного дела. А теперь народ расслабится, захиреет, заскучает без анонимок.