Яблоко раздора. Уральские хроники

Наевшись, Григорий пошел к воде, осторожно и тихо помыл руки. Кругом темная, но не такая кромешная, как у костра, настаивалась ночь. Высоко в звездах светила маленькая желтая луна, и свет от нее, казалось, кончался сразу же за ее ободком. И правда, ночь была темна… Тихо ли было в природе? Очень тихо… Но тишина была особенная, не молчаливая… То где-то треснет сучок, то бухнет что-то в воду, то сонная закричит вдали непонятная птица. А рядом весело и живо потрескивает костер, пламя у него яркое, но не красное, как будто прозрачное… И вокруг костра, как центра, шумит и действует, если вслушаться очень внимательно, ночная и полная жизнь. Она шумит, живет, а вокруг – и это невероятно – тишина и шум одновременно. Григорий думает над этим, мучается, счастливый, и вдруг понимает, что это в нем шумит кровь, что это в нем, по жилам, текут соки и силы. Он, впервые поняв такое, впервые услышав в себе это, поразился. Пожалуй, только сейчас так остро и неотвратимо почувствовал, что остался жив несмотря ни на что, что огромный и интересный мир есть, как таковой, не только для других, но и для него, Григория Никитушкина.

Ночь дышала покоем. Григорий вдыхал ее и слушал, и вдруг жалко ему сделалось, что он в эти секунды один.

Он поднялся и пошел от реки к костру. Протянул к нему руки.

Долго смотрел на пламя, сидя на корточках с протянутыми к огню руками, и решал, что делать в жизни дальше. Он молод, вернулся с войны, дай Бог, встретит, полюбит и женится на хорошей девушке. Сейчас он дома – а лучше дома ничего нет, значит, останется он дома, устроится машинистом… Утрами, в белых клубах пара, сам грязный, как черт, с паровоза он будет кричать кому-нибудь:

– Привет! – И ему ответят:

– Привет, привет, Гриша!..

Он размечтался и, мечтая, подумал, что просидит у костра до утренней зорьки, после пойдет на лодке проверять жерлицы. А проверив, приплывет на старое место и наловит здоровенных, широких окуней. Так мечтал он долго, глядя на пламя, и наконец в глазах его сонный поплыл туман… Надо спать… Но ведь он решил, что спать не будет… И боролся со сном сначала упорно, а потом, сдавшись, разложив у костра фуфайку, лег на нее и закрыл глаза.

Луна и звезды смотрели, как спит внизу человек, но не корили его. Утром, когда он встанет, будут отдыхать они. Утром, вместе с человеком, проснется солнышко, запоют птицы, а над землей и рекой заструится белый и холодный туман. А вскоре прокричит в поселке первый петух, потом второй… Потом замычит корова, к ней присоединится другая, и какая-нибудь хозяйка погонит нескольких оставшихся после войны коров пастись в лес…

Григорий просыпался ночью несколько раз, подбрасывал в костер дровец и засыпал снова. Он спал без снов.

Муська сидела на завалинке и грелась на солнце. Когда Григорий звякнул калиткой, она спрыгнула к его ногам, заласти-лась, замяукала. Свежий и дразнящий чуяла она запах рыбы.

– Брысь ты, попрошайка! – прикрикнула на нее Маша.

Она хотела быть строгой, но не получалось: очень уж любила Муську.

– А сейчас, сейчас!.. – обрадованно заулыбался Григорий. – Сейчас мы тебе дадим… Ишь ты, какая ласковая! Рыбки свежей хочется, да?

Григорий достал из бидона живого еще окуня.

– На, милая! – сказал он и бросил кошке.

Муська на лету подхватила рыбину, заурчала и, вращая разъяренными глазами, бросилась под крыльцо. Долго еще слышалось ее урчанье…

– Ну, теперь здравствуй, что ли, хозяюшка! – рассмеялся Григорий.

Маша стояла перед ним растерянная и смущенная. С раннего утра затеяла она стирку и теперь, в мокром платье, с белой пеной на руках, правой ладонью прикрываясь от солнца, чувствовала себя застигнутой врасплох.

– Здравствуйте, Григорий Иванович, – прошептала она и покраснела. – С уловом вас.

– Эх ты – Григорий Иванович! – еще веселей рассмеялся Григорий и покачал головой. – Григорий Иванович, значит. Ну-ну!..

– Все смеетесь, Григорий Иванович… – тихо сказала Маша.

– Да какой я тебе Григорий Иванович?! Зови просто – Гриша. Григорий я. Как и Иван.

– Нет, – возразила Маша серьезно. – Вы же на войне были…

– Ну, был… И что?..

– Страшно было? Страшно, я знаю…

– Ладно, ну ее к черту – войну… Скажи лучше, уху будем варить? А то меня с уловом, а сама в кусты, да?..

Маша было тотчас бросилась в дом, руки помыть – да рыбой заняться, но Григорий остановил:

– Нет, это ты брось, это мы отложим. Ты лучше стирай, а я рыбу буду чистить. Идет?.. Или вот что: хочешь, стирать помогу?

– Да вы что, Григорий Иванович! Шутите вы!.. Да я сама, сама, я мигом!.. – Маша засуетилась, забегала. – Сроду у нас мужчины не стирали. Что вы…

– Ладно, давай так, – рассмеялся Григорий. – Пошутил я.

Маша выпрямилась, посмотрела на него, улыбнулась:

– Всегда вы так… то пугаете, то шутите… – И, помолчав, добавила: – А Ваня совсем не такой, он серьезный, прямо не знаю как! – Она улыбнулась вновь, но теперь как-то по-другому, мечтательно.

– Ну, Ваня! Ваня у нас что! Ваня – это… – Григорий не нашел слова, лишь улыбнулся.

И хотя Маша не совсем поняла Григория, но почувствовала, что Ивана похвалили, и обрадовалась…