Яблоневое дерево

До сих пор все попытки Салы написать Лоле, Отто или отцу оказывались безуспешны из-за цензуры. О Ханнесе она даже не думала.

– Вы поможете мне?

– Разумеется… И с большим удовольствием, – поспешил добавить Эренберг.

– Тогда… Мне нужно скорее вернуться в барак, поискать бумагу и ручку.

– Спокойно наслаждайтесь представлением, я никуда не убегу. Слово чести.

Сала взволнованно покачала головой. Она хотела убежать сразу, но почувствовала удивительно твердую хватку Мими.

– За нами наблюдают, chérie.

Сала сделала вид, что просто осматривается. И заметила в нескольких метрах от себя надзирательницу, которая быстро опустила глаза, когда они встретились взглядами. Сала с громким смехом обняла Мими и повернулась к Эренбергу.

Оставшуюся часть представления лучшие шутки нередко пролетали мимо ушей Салы. Она думала лишь об одном: возможно, Ханнес поможет ей сбежать.

Когда все закончилось, она осторожно прокралась в барак. И быстро написала на туалетной бумаге несколько строчек для Ханнеса. Она умоляла помочь ей сбежать из лагеря и оставила внизу отпечаток ярко накрашенных чужой помадой губ.

Затем последовали дни ожидания, и они казались Сале страшнее всего пережитого прежде, хуже голода и истощения, пока Эренберг снова не появился на очередном лагерном концерте. Встреча в антракте была мимолетной. Увидев ее полный надежды взгляд, он лишь сокрушенно покачал головой. После представления Мими вложила ей в руку записку. «Мне больше не удалось встретиться с Ханнесом».

Видимо, что-то случилось, сомнений нет – иначе он подошел бы и хотя бы попытался ее утешить. Увиденное в его глазах было ей слишком хорошо знакомо. Оно до неузнаваемости искажало самые лучшие лица, было холодным и безжалостным: противоположность любви, равнодушие. Возможно, через этот взгляд с ней говорил Ханнес?

Немецкая делегация стремительно двигалась по лагерю. Заключенные арийского происхождения должны вернуться на законную родину. По поручению лагерного начальства ответственные за бараки приступили к составлению списков. Собрав чемоданы, арийки с нетерпением дожидались освобождения, а на лицах их еврейских соседок застыл единственный вопрос: как происходящее скажется на их будущем? Сала видела, как в серые предутренние часы к Сабине подкралась молодая женщина с маленьким сыном. Разбудила и что-то зашептала ей на ухо. До Салы долетело лишь несколько фраз:

– Но ты же можешь написать, что мы арийцы, кто будет проверять?

Затем последовало долгое шипение Сабины – Сале удалось разобрать, что обман разоблачат, самое позднее, в Германии. Но молодая женщина не отставала. Она упорно подталкивала маленького сына к тюфяку Сабины.

– Твоего сына зовут не Мориц, а Моше, Моше Сильберштайн. И здесь все это знают, – громко сказала Сабина и раскрыла люк у себя над головой. Тусклый свет упал на дрожащую молодую женщину. Она в слезах вернулась с испуганным ребенком в свой угол.

Внезапный шум разбудил других девушек. Ругаясь, они пытались вновь провалиться в сон. Все понимали: сегодня начинается новая глава их судьбы.

Когда уехали последние грузовики, бараки казались опустевшими. В некоторых теперь сидели лишь по восемь-десять женщин, другие пустовали наполовину. В бараке Салы осталось сорок пять человек. Старая коммунистка ехать отказалась.

– Но вы же арийка, – сказал ей немецкий офицер.

– Я лучше умру за французской колючей проволокой, чем за немецкой, – сухо ответила она.

– Не глупите, милостивая государыня, в Германии вам будет хорошо.

– Сомневаюсь. Я никогда не умела держать язык за зубами и уже не научусь.

Сале возвращение в рейх казалось слишком опасным. По лагерю ходили самые разные слухи. Говорили, что у немецкой армии закончились боеприпасы, потом сообщали о взятии Москвы, а после рассказывали, что русская кампания безнадежно проиграна и Гитлер скоро капитулирует. Откуда брались слухи, никто не знал. Абсурдным образом Сала впервые со дня приезда чувствовала себя защищенной в окруженном колючей проволокой бараке.

Через несколько дней в Гюрс пришла жара. Пропитавшаяся мочой земля невыносимо воняла. Несколько женщин из барака жаловались на кровавый понос, за ним последовали температура, судороги и потеря аппетита – предмет для зубоскальства. Дизентерия.

Инфекция распространилась по всему участку. Вскоре заболевших начали изолировать. Девушка, которая только недавно показывала фотографии испанцу, умерла через неделю. Как и молодая женщина, умолявшая Сабину внести себя и сына в списки арийцев. Ее увезли из лагеря вместе с другими умершими. Их погрузили в открытый кузов грузовика, словно туши животных. Маленький Моше плакал возле колючей проволоки. Никто не подошел попрощаться. Здоровые издалека смотрели на грузовик. Уже в бараке женщины собрались вместе. В последующие дни они постоянно читали по умершим кадиш.

22

– Да-а-а… А в это самое время моя мать сидела на полном пансионе в тюрьме франкистов, дожидаясь собственной казни.

Мы ели куриный суп за маленьким обеденным столом в Шпандау.

– Ты об этом знала?

– Откуда? Писем из камеры смертников не доставляют.