Яблоневое дерево

– Проклятый жиденок, – прошипела дама, поджав тонкие губы. Ее глаза заблестели, но потом она снова уставилась перед собой и механически двинулась вперед, как все остальные.

Сала остановилась перед зданием вокзала. У нее колотилось сердце. Спокойнее, черт тебя подери. Не может быть, что через несколько метров ты начнешь двигаться так же, как они. Сопротивляйся. Иди своей дорогой. Ритм задаешь ты, не они. Двенадцать ударов вокзальных часов вывели Салу из оцепенения. Все вокруг закружилось. Она не услышала удара собственной головы об землю.

– Вы понимаете, что я говорю?

Откуда этот голос? Что у нее с глазами? Почему не получается держать их открытыми? Что-то сдавливало ей голову. Губы слиплись. Приоткрыв рот, Сала почувствовала, как надрывается кожа. Все болело.

– Где я?

– В женской больнице, в Лейпциге, я доктор Вольфхардт. Сегодня днем вы потеряли сознание, и вас с неясным диагнозом увезли в больницу.

В больницу? Что произошло?

– Вы что-нибудь помните? Вы упали?

Если она ответит «да», он спросит про документы.

– Нет.

– У вас что-нибудь болит?

Что ответить? Нужно выбираться отсюда, и как можно скорее. Сала покачала головой, и ей показалось, она чувствует, как внутри трясется мозг. Она закрыла глаза.

– Вы живете в Лейпциге? Мы не нашли никаких документов.

Ей вспомнилась визитка дамы из поезда.

– Кербер.

– Это ваша фамилия?

Она кивнула.

– Вы уверены?

Она кивнула.

Это единственный шанс, и она должна попытаться. Почему он так пристально на нее посмотрел?

– Госпожа Кербер, у вас сотрясение мозга. Мы еще несколько дней понаблюдаем за вами здесь, а потом можете отправляться домой.

– Спасибо, – улыбнулась она. Что-то было не так. Сала это чувствовала.

– Мы сообщим обо всем вашей семье. Ваши родители тоже живут в Лейпциге?

Возможно, он знаком с Керберами. Возможно, он знает: Сала не может быть их дочерью. У них вообще есть дети? Помогут ли они еще раз? Подвергнут ли снова себя опасности? С чего бы? Лишь потому, что она доверилась им в час нужды? А если она ошибается? Ожидает от них слишком многого?

– Да.

Доктор взял ее за руку. Она почувствовала его тепло. Сале захотелось сжать ладонь, но она лишь робко улыбнулась. На следующее утро возле ее кровати сидели Ингрид и Эрнст Кербер.

Сала была еще немного слаба, когда покидала больницу, но ей показалось, при прощании с доктором Вольфхардтом она заметила между ним и Керберами дружескую близость.

Зайдя в квартиру Керберов, Сала почувствовала приятную дрожь. Окна выходили на юг, в комнатах было светло и просторно. Все стояло на местах. Ничто не казалось тяжелым или навязчивым. В коридоре из часов выскочила кукушка. Сала испуганно рассмеялась. Невозможно представить нечто подобное у ее родителей, в Берлине или в Мадриде. Порядок успокаивал. Детей у четы Керберов не было.

В следующие дни Сала заговорила. В своем монологе, лишь изредка прерываемом короткими сочувственными вопросами, она пересказала весь свой путь, от Монте Верита и Берлина до Мадрида, рассказала о своем отце, своей матери, о Томасе, о встрече с Отто, о Париже, о Лоле и Роберте, не умолчала и про Ханнеса, рассказала о побеге и лагере в Гюрсе, рассказала о Мими, мадам Фреве и Микки-Маусе, об испанских анархистах, о своих мечтах о театре, о евреях, которые молча уезжали из лагеря в кузове грузовика, о закатах над Пиренеями. Сама того не заметив, она выложила перед Керберами всю свою жизнь, словно наконец вернулась домой после долгого пути. Их взгляд дарил ей поддержку, которую она часто получала от Отто. Германия могла быть и такой. Сала знала: здесь ее родина. И больше она никогда не уедет. Первые недели пролетели, словно день в череде лет.

– Сала?

Она посмотрела Ингрид в глаза. Седые волосы женщины свободными волнами лежали на плечах.

– Да?

– А ты не думала уехать в Палестину?

Нет, не думала. С чего бы? Она же не еврейка. И не понимает их жизни. Однажды эта жизнь обрушилась на нее, как проклятие, и отобрала все права. Она больше не могла жить, где хочет, не могла учиться, не могла любить, кого или как пожелает. Наследие матери лишило Салу всего, что было ей дорого. Да, евреи тут ни при чем – и что? При чем тут она?

Когда она вышла из поезда на вокзале, отвергшая ее страна – как отвергли ее отца и мать их родители – ударила холодом ей в лицо так сильно, так резко, что уже через несколько метров Сала упала на землю. И кто помог ей подняться? Кто забрал и спас ее? Эта немецкая пара. Бесстрашно, самоотверженно. Здесь есть и такие люди. Сала любила эту страну. Всегда. И ничего не могла поделать с охватившей ее странной болезнью. Она никогда не поедет в Палестину, никогда не почувствует себя еврейкой, никогда не станет такой, как мать.

– Нет.

– Почему нет?

Палестина. Как они до такого додумались? Это случайность? Они забрали ее из больницы, чтобы выходить? Почему у них такие доверительные отношения с доктором Вольфхардтом?

– Ты замерзла?

– Нет. Почему вы спрашиваете?

– Ты дрожишь.

Значит, дрожит. И что?

– Я устала.

Сала злилась. Она хотела уйти.