Ячея

Не рыдай, береза, от картечи!
Восстаю из боли и тоски.
Облака, оплывшие как свечи,
пламенеют в зеркале реки.

В ней лодчонка, слушая теченье,

тарахтит у реденьких ракит.
А за плесом чистое свеченье
нелюдимке тело золотит.

Кто она? Зачем сюда приходит,

на песок ступает босиком?..
С ней вчера прощался пароходик
молодым надсаженным баском.

А сегодня на заре вечерней,

всё что было близко – далеко.
Золотое видится на черни.
Мне до боли сладко и легко.

И звучит, протаивает песня,

что ночами брезжила во мне
словно жар наследственного перстня
в ледяной фамильной глубине.

Так стихает долгое ненастье.

И тогда уже, как благодать,
помогает жить чужое счастье.
Ну а горе – учит сострадать.

* * *

В.К.

Голубоглазый подполковник!

Нам не уйти в объятье снов, когда хмельной даурский конюх выводит звездных скакунов. Их мирозданье встретит громом, расклочит шпорами бока. Под галактическим паромом очнется Млечная Река. И осененный высшей правдой на степь обрушится поток… в степи за каменной оградой живет военный городок.

Присяду я на подоконник, помыслю о добре и зле. Голубоглазый подполковник, тревога бражит на земле. В твоих ладонях вечность дремлет. Ты – ратник, пахарь. пилигрим. И мы про русские деревни всю ночь с тобою говорим. И пьем вино за наше братство, за все, что прожито всерьез. За рубежи! За гул пространства! За путь России в гуще звезд!..

Два смысла

Вячеславу Вьюнову

Смутен взгляд сквозь затемненность стекол в дорогом изяществе оправ. На глазу небес – ресницей – сокол, слепоту куриную поправ. Брат мой сокол, где сестра зегзица?.. В облака, блукая, забредем. Заморгает небо, разразится обложным стенающим дождем. Высверк молний – восклицанье блица, жизнь впотьмах, вслепую, впопыхах. И живут, не повстречавшись, лица, те что под очками и в очках.

Взгляд в очках подробен, как расплата за глаза припухлые подруг. Без очков – в себе подслеповато ты живешь, как замыкаешь круг. А пообочь суета сорочья, оторочья жизни суета, лес прозрачен, дымчат в узорочье, суть густа – ну, словом, лепота! Два лица, два смысла зазеркалья рассеяньем света в каберне. Забайкалье, то бишь Забокалье: Чехов в кресле, Берия – в пенсне.

Вербное воскресенье

В час, когда по заре луженой
станет прошлое парусить,
постучатся чужие жены
о душе моей расспросить.
«У похмелья больные крылья,
мы б хотели тебе помочь…»

Хватит!

Свиньи мой двор изрыли.
Бога нет! Уходите прочь!
Не гневите!..
Но свет нездешний
ветер вербами шевелит.
И округа живет надеждой.
Отчего же душа болит?

Отчего шелестит над кручей

змий зеленый – воздушный змей.
Память, совесть мою не мучай!
Нет покою душе моей!

Жаждет, ищет она спасенья

там где зиждется Русский Крест.
Морок вербного воскресенья.
Бог не выдаст – свинья не съест.

Маятник любви

Дине

Прожитая вечность ничего не значит! В мире бесприютно, на душе темно. «Не печалься, доча, это водка плачет, в этой мятой шкуре нет меня давно». Я уехал в гости и вернусь не скоро (мне отвратен шорох вкрадчивых шагов). В том краю далеком назревала ссора, я её утишу, разведу врагов. Я пронижу вечность, мне поможет случай, как письмо в конверте скомкаю лицо. Времени земного матерьял текучий разомну на пальцах, разомкну кольцо.

Отыщу в заборе старую прореху. «Не взрывайся, сердце, в полночь запершись!» Пусть надсада-память трижды входит в реку, дважды не смывая прожитую жизнь. Пусть как спутник бродит в зоревых урёмах, пусть тропа петляет меж добром и злом. Свезшихся с орбиты, жаром изнуренных увлеку сквозь годы в золотой пролом. Чтобы у порожка ягода-морошка, запахи и звуки незакатных дней. Чтобы шла на небо млечная дорожка, чтоб родные люди не брели по ней.