Яд

— Да, ничто другое не может дать спасения; ибо во всей поднебесной нет ни одного другого имени, данного людям, которое могло бы даровать нам спасение.

— Скажи, Абрахам, — продолжал пробст, — каким образом Христос спас все человечество?

— Он принес самого себя в качестве жертвы за всех.

— Но ведь остались же люди, проклятые им?

Глаза Абрахама скользнули по длинному одеянию пробста Спарре. Тихим голосом он ответил:

— Да, остались…

— Но что же явилось причиной их проклятия?

— Их собственное неверие и нераскаяние в грехах.

— Совершенно верно, мой друг! Их собственное неверие и нераскаяние в грехах! — сказал пробст, удовлетворенный ответом.

И тут, закончив на этом вопросы по катехизису, пробст решил совершить богословский экскурс, дабы тем самым блеснуть своим лучшим конфирмантом. Он спросил Абрахама:

— Всегда ли неверие человека проявляется в дурных и безбожных поступках?

Не поднимая глаз, Абрахам ответил:

— Нет, не всегда.

— Совершенно правильно! — торжественно произнес пробст и обвел глазами прихожан, чтобы порадоваться тому восхищению, которое, должно быть, возникло у слушателей благодаря отличным ответам его любимца.

Однако пробст Спарре был крайне поражен. В церкви стояла полнейшая тишина. Прихожане, вытягивая свои шеи, смотрели на Абрахама, но в этих взорах не было восхищения, напротив, чувствовалось злое и язвительное любопытство.

И тут пробст Спарре в одно мгновенье понял, что его вопросы, заданные конфирманту, были растолкованы прихожанами как вопросы, относящиеся к матери Абрахама.

Испугавшись, пробст взглянул на профессора, а засим на Абрахама: нет сомнения, оба они именно так и расценили эти вопросы. Профессор Левдал пристально смотрел на пробста, а его сын готов был упасть — он даже закрыл свое лицо носовым платком и, казалось, хотел провалиться сквозь землю.

Пробст Спарре смутился еще более. Он растерялся, что допустил такую глупость. И в своей растерянности выглядел совсем несчастным. Менее всего он хотел быть назойливым или нетактичным по отношению к своему любимцу, к тому же сыну профессора Лендала.

Желая найти какой-то выход из неловкого положения, пробст положил руку на плечо Абрахама и произнес похвальную речь в его честь. Он с жаром сказал:

— Для меня, дорогой Абрахам, было удовольствием — более того, истинной радостью — подготовлять тебя к священному акту сего дня. Редко встречал я молодого человека, столь хорошо одаренного умственными способностями и в одинаковой мере снабженного лучшими качествами сердца и души. Ныне ты становишься взрослым членом общества, и я с твердой надеждой ожидаю, что ты для старших явишься светлой радостью, а для младших — достойным и поучительным примером.

Но тут случилось нечто неслыханное: выслушав речь пробста, капеллан Мартенс, сидя за зеленой занавеской в своем просторном кресле, тихо фыркнул от смеха, что вызвало всеобщее внимание.

Однако прихожане, напротив, тотчас смягчились по отношению к Абрахаму. Им было приятно услышать из уст пробста, что есть еще надежда спасти этого сына заблудшей матери.

Сам Абрахам не знал, что ему думать о себе: предстоит ему быть превознесенным над другими? Но ведь это не может хорошо кончиться.

Пробст Спарре вытер свой вспотевший лоб и направился по рядам дальше. Эта первая неудача сделала его теперь вдвойне осмотрительным. Он приступил к катехизации и провел ее с бо́льшим блеском, чем когда-либо прежде.

Капеллан с возрастающим удивлением выслушивал отличные ответы всех этих тупых парней и кретинов, от которых он в свое время отказался. Но капеллан Мартенс едва не опрокинулся со своим креслом, когда заговорил конфирмант Осмунд Осбьернсен Сэуамюр. Тот своим певучим крестьянским говором исполнил настоящую бравурную арию на тему о святых дарах.

Немало времени понадобилось пробсту Спарре опросить всех конфирмантов. Одна из девочек, закутанных в венскую шаль, почувствовала себя дурно, и ей разрешили пойти в ризницу, чтобы выпить воды.

После нервного напряжения Абрахам тоже почувствовал крайнее утомление, но вместе с тем его беспокойство прошло. Он не видел больше вокруг себя враждебных глаз, от которых нельзя было скрыться. Напротив, все смотрели на него весьма благожелательно. И он без страха и уверенно подошел к пробсту, чтобы получить его торжественное благословение.

Пробст Спарре серьезным, но сердечным тоном громогласно сказал ему:

— Итак, отдай богу свое сердце, а мне руку!

Абрахам протянул руку и ощутил пожатие мягкой и гладкой руки пробста.

Торжественный акт был закончен. Он продолжался с девяти утра до трех часов дня. Немощные девицы в дорогих венских шалях нуждались теперь в посильной помощи — их на руках пришлось снести в коляски. Да и многие другие девочки со своими светлыми косами и узкими плечиками выглядели не лучше — теперь казалось, что их вытащили из воды в самый последний момент.

Кроткие мальчики и благочестивые юноши, не поднимая глаз, смиренно взирали на свои сапоги.