Яд для королевы

Камеристке передали, что она может прийти за мадемуазель де Фонтенак в четыре часа.

Время было выбрано как нельзя более удачно. Ночная гроза, хоть и сломала в парке несколько деревьев и прибавила работы садовникам, но зато принесла прохладу и освежила воздух. Король, придворные дамы и весь двор, обрадованные отсутствием жары, пожелали устроить большую прогулку по лесу, а потом перекусить на берегу Сены. Так что Шарлотта, следуя за присланной за ней девушкой, почти никого не встретила на своем пути. А поскольку ее никто при дворе не знал, она и не привлекла к себе любопытства.

Расположенные рядом с покоями короля, покои молоденькой герцогини были едва ли не самыми красивыми во дворце и выходили на две противоположные стороны — в Овальный двор и в сад Дианы. Войдя, Шарлотта отметила, как они просторны и пустынны. Следуя за провожатой, она миновала обширную прихожую и оказалась в изысканном кабинете, обитом полупарчой, где, куда ни кинь взгляд, повсюду в вазах стояли чудесные букеты. Здесь провожатая попросила ее подождать и сама тоже остановилась. Дверь в другую комнату, очевидно спальню, была полуоткрыта, и оттуда доносилось рокотание довольно низкого и глухого голоса и сдержанный тихий плач. Лицо у служанки стало испуганным, даже как будто отчаянным. Шарлотта подумала, что сейчас ее попросят удалиться, но этого не произошло. Служанка подвела ее к оконному проему, попросила подождать и вести себя как можно тише.

— Мне кажется, я пришла не вовремя, — прошептала Шарлотта. — Если герцогиня надумала побеседовать со своим духовником...

Голос, доносившийся из спальни, низкий, мягкий, с переливами, в самом деле напоминал голос священника, который проводит исповедь.

— Нет, это совсем не священник, — возразила камеристка, — и я уверена, что беседа не продлится долго. Стойте, не шевелясь, и ждите. Только потише, пожалуйста. Постарайтесь не привлекать к себе внимания. Я скоро приду за вами...

С этими словами камеристка исчезла за боковой дверью, оставив Шарлотту стоять у окна. Мерное рокотание время от времени прерывалось сдержанными всхлипами, которые становились все громче. И вдруг — это был крик возмущения и отчаяния — Шарлотта услышала:

— Вы хотите, мадам, чтобы я рассталась с любовью, как расстаются с платьем. Но это же невозможно! Невозможно!

— Вас все равно принудят к этому. А так, по крайней мере, вы заслужите славу добровольно покинувшей двор. Бог готовит особые милости душам, которые смиренно принимают Его волю.

— С чего вы взяли, что Бог требует, чтобы я принесла в жертву свою любовь? Бог заповедал нам любить друг друга, и я люблю всей душой, всем сердцем.

— Ваше толкование Господней заповеди очень наивно, будет куда лучше, если вы посмотрите правде в глаза.

— Какой правде?

— Вы надеялись избавиться от болезни, но вы от нее не избавились. Вам нет еще и двадцати, а красота ваша уже поблекла. Не обольщайтесь, болезнь очень скоро украдет остатки вашей прелести. И поверьте, вашему возлюбленному не понравится, как вы увядаете у него на глазах. Уезжайте, пока ваш вид еще доставляет ему удовольствие... Он о вас будет плакать... Недолго. Но для такого человека, как он, и это немало.

— Он сам попросил вас прийти ко мне и все это высказать?

— Нет. Я пришла к вам самостоятельно из искренней симпатии к вам. Уезжайте, пока есть еще время. Поверьте мне, что это самое лучшее решение.

Ответом на эти слова были рыдания. Шарлотта, тихонько стоя в оконной нише, почувствовала, как у нее от негодования перехватывает дыхание. Бедная девушка, измученная болезнью и горем, не нуждалась в подобных доброхотах! Никто не смел раньше времени затворять перед ней ворота надежды! Возмущенная Шарлотта уже готова была броситься на помощь несчастной герцогине, но тут дверь спальни широко распахнулась, и на ее пороге появилась женщина, на которую Шарлотта воззрилась с нескрываемым любопытством. Высокого роста, довольно полная, она была уже явно немолода, но еще хороша собой — правильные черты лица, тонкая, гладкая кожа цвета слоновой кости, едва тронутая морщинками. Особенно привлекали внимание большие темные глаза, но их выражение было трудно понять, — казалось, будто смотришь в темные озера. Тайну своих глаз хозяйка прятала еще глубже, опуская веки. Рот у нее был небольшой, пухлый, чувственный и упрямый. Если этой женщине чего-то хотелось, она добивалась своего во что бы то ни стало, об этом и свидетельствовала твердая линия ее губ, хотя спорила она со спокойным и даже благостным выражением лица. Одета она была в платье из плотного черного шелка без единой золотой вышивки, но зато с белоснежными кружевами, пенящимися у запястий, у скромного декольте и на высокой наколке «фонтанж», укрепленной на темных волосах с редкими серебряными нитями. Руки в перчатках сжимали небольшой молитвенник.