Яд первой любви (СИ)

Кира сидит на барном стуле в махровом халате, с мокрой головой и бокалом вина в руке.

- Показ закончился, а находиться на вечеринке не было желания. Потанцуют они там и без меня. Ничего, что я приехала? Завтра не придется за мной заезжать. Сразу поедем.

Я киваю, чувствуя, как оседают эмоции последнего часа. Ничто не отрезвляет быстрее, чем боль, вынутая на поверхность из закромов воспоминаний.

- Я в душ и спать.

Говорю коротко и разворачиваюсь, чтобы выйти, когда слышу:

- Влад, а кто эта Лиля? Ты с ней уехал?

Я не удивлен, что она спросила. Слава еще несколько дней назад задал этот же вопрос. Видимо, мои эмоции по отношению к Цветочку заметны на расстоянии.

Впервые мне не захотелось отвечать. Никогда не скрывал, с какими бабами провожу время, наверное, потому что они не значили ничего, а Лиля - она единственная, кто имеет значение. Но и скрывать тоже не буду. Кире давно пора понять, что держаться за меня, как за спасательный круг - решение в корень неверное.

- Да, с ней. Это моя одноклассница бывшая.

- Вас что-то связывает?

Смотрит прямо в глаза, стараясь выглядеть равнодушной, но пальцы,  нервно крутящие ножку бокала, выдают её с головой.

- Да.

Возможно, ей тяжело это слышать, но так будет лучше. Сколько раз я пытался ей объяснить, что пора жить дальше, может хотя бы появление в моей жизни другой женщины заставит её задуматься. Кира попыталась беззаботно улыбнуться. Мне всегда нравилось в ней именно это – умение ценить и уважать себя.

- Понятно. Ладно, иди, купайся.

- Спокойной ночи.

Я принял душ и, выключив свет, отправился в кровать.

Середина ноября вот уже два года как самая сложная пора в году, и чтобы пережить её, нужно вычерпать все внутренние резервы.

Проснулись мы рано, как и всегда. Даже без будильника. И уже в девять утра я припарковал автомобиль на пустынной парковке. Мы вышли и прошли через ворота.

Промозглый ветер остервенело дунул в лицо, но сейчас он старался напрасно. Ничто не леденит так, как холод, исходящий изнутри. Тишина этого места больше не казалась зловещей, как в первые месяцы. Теперь она окутывала обреченностью и проникала сквозь поры, чтобы травить безысходностью.

Дорожки были мокрые от недавнего дождя, и Кире приходилось обходить крупные лужи, я же просто шел вперед. Мы прошли пару поворотов и остановились.

Я всегда здоровался первым. Ступил на мокрую траву и крепко сжал угол небольшого гранитного памятника:

- Ну здравствуй, сын.

Кира всхлипнула и погладила памятник с другой стороны:

- Привет, Платоша. Мама с папой приехали.

Не знаю, слышал ли он нас где-то. Видел ли. Надеюсь, что так и было, потому что до рвущегося из горла рева хотелось, чтобы он знал, что мы о нем не забываем. Да и разве это возможно?

Ничего нет болезненнее и ужаснее, чем пережить собственного ребенка. И хоть Платону был всего месяц, когда его не стало, тот надлом в наших душах уже не залечить. Не помогло даже то, что мы готовились к такому исходу. Врач предупреждал об опасности операции, но и без нее он прожил бы немногим больше. Порок сердца в нашем случае оказался сильнее месячного мальчугана.

- Я тебе конструктор привезла, - тихо сказала Кира, выставляя на могиле коробку с одним из самых дорогих и навороченных конструкторов.

Ей как матери хотелось баловать сына, а я никогда ничего не привозил. Зачем? Если бы Платон был жив, у него бы не было недостатка в игрушках. А сейчас я не знаю, что он предпочел бы. Гонять танки или возиться с конструктором, катать машинки или таскать плюшевого зайца за ухо по полу. Тебе там не скучно, правда, сын? Ты ведь рядом с бабушкой, а с ней никогда не бывает скучно. Повернул голову направо и сделал шаг в сторону памятника побольше. С трепетом провел ладонью по граниту, сбрасывая сухой лист с поверхности, и положил у подножия букет красных роз. Мама любила розы. Радовалась как ребенок, когда отец ей их дарил.

- Ты же присматриваешь там за Платоном, ма?

Спросил у пустоты и получил в ответ только карканье пролетающей вороны.

Прикрыл глаза, пока Кира там что-то тихо рассказывала тому, кто никогда не порадует её эмоциями в ответ. Ей как матери сложнее. Платон провел с ней на девять месяцев больше, чем со мной, но я помнил все. Каждую минуту, проведенную с ним.

Две недели реанимации, потом одноместная палата и кратковременные прогулки на территории больницы. Домой мы его так и не привезли. Врач не хотел рисковать. Я старался приезжать каждый день. Синие от рождения глаза, которые бы потом однозначно поменяли бы цвет на мой или Кирин, смотрели на меня так серьезно. Проницательно. Он словно родился взрослым. Только с мягким пушком темных волос на голове. Мне казалось даже, что Платон знает о своей болезни и поэтому не улыбается, а мне так чертовски хотелось хотя бы раз увидеть беззубую улыбку. Не знаю, во сколько дети начинают улыбаться. Знал бы, да только возможность такую у меня отняли.

Я так часто задумываюсь, за что высшие силы отбирают жизнь у тех, кто даже ни разу еще не успел согрешить? И почему оставляют тем, кто не заслуживает простого существования? Вопросы, на которые нет ответов. И никогда не будет.