Яд в крови

— Прошлое не стоит того, чтобы о нем плакать, — задумчиво проговорила Маша, думая, разумеется, о своем. — Прошлое — это накипь на стенках души, которая делает ее бесчувственной к настоящему.

— Ой ли? — усомнилась Устинья, глядя в глаза Машиному отражению в зеркале.

— Да, — решительно кивнула Маша. — Я не позволю прошлому мешать мне жить так, как я хочу.

— А как ты хочешь жить, коречка?

— Свободной. Независимой ни от чьих… — Маша хотела сказать «капризов», но, вспомнив вдруг Толино бледное, измученное борьбой с самим собой лицо, заменила это никак не подходящее к нему слово на целую фразу. Она сказала: — Ни от кого не зависимой. Потому что любовь — это настоящие оковы.

— Ты права, коречка, но…

Устинья вздохнула и опустила глаза.

— И никаких «но». Я не хочу видеть жизнь из окон тесной темницы, куда меня засадит самый любимый на свете человек. Ради чего тогда жить? Лучше умереть, чем сойти с ума от любви.

— Да, коречка.

Устинья снова вздохнула. Маша, облокотившись теплым боком о ее голые ноги, вдруг спросила:

— А что с мамой? Вы оба про нее ни слова. Как странно: сперва у меня исчез отец, и его место занял другой, потом вдруг исчезла мать… — Она подняла голову и, наморщив свой чистый высокий лоб, попыталась заглянуть Устинье в глаза.

— Я видела ее сегодня, — сказала Устинья. — И вчера тоже.

— Почему ты мне ничего не сказала? Ведь мы договорились быть друг с другом…

— Сама не знаю. Прости… Я столкнулась с ней вчера в туалете ресторана «Националь». Это была для меня такая неожиданность. Она… меня не узнала. Она очень красивая и совсем больная. Но…

— Это неизлечимо, — сказала Маша и закрыла глаза. — Я много читала про… эту болезнь. Я бы очень хотела увидеть ее.

— Не надо, коречка, прошу тебя.

— Может, она узнает меня и вспомнит…

— Ей лучше ничего не вспоминать.

Маша вскочила и крикнула, обращаясь к Устиньиному отражению в зеркале:

— Но я все равно должна увидеть ее! И ты не посмеешь мне это запретить. Не посмеешь!

Маша позвонила в дверь квартиры и отошла на шаг назад. Дверь почти мгновенно открылась. За ней стоял высокий мужчина с длинными волосами, заплетенными в жиденькую косичку, и в замызганном шелковом халате, туго перетянутом в талии широким красным поясом из муара.

— Я думал, это кузиночка, а оказалось, прекрасная незнакомка, — сказал он высоким мелодичным тенором. — Заходите.

— А Марьи Сергеевны дома нет? — спросила Маша, с некоторой опаской глядя на странного мужчину.

— Вы хотите сказать, Марии Андреевны? Я сам жду ее. Заходите — будем ждать вместе.

Маша переступила через порог. Мужчина галантно и очень профессионально помог ей раздеться. Она осталась в шерстяных брюках в обтяжку и тоненьком австрийском свитере, плотно облегавшем ее стройную, но уже не детскую фигуру.

— О, вы, я вижу, балетное существо. Я сам схожу с ума от балета. — Мужчина встал в первую балетную позицию, сделал grand plié[1], потом demi plié[2]. Маша увидела в разошедшиеся полы халата его бледные безволосые ляжки и голубые узенькие плавки. Ей почему-то стало смешно. Но она сдержалась, спросила серьезным тоном:

— А где ее можно подождать?

— Прошу вас в столовую. — Мужчина суетливо распахнул дверь в большую комнату со столом, застланным рваной бархатной скатертью с длинной спутавшейся бахромой и рядом обшарпанных стульев возле стены. — Я прихожусь Марии Андреевне кузеном. Вячеслав, Слава, Славик — как вашей душе угодно. А вы, собственно говоря, так же нездешне обворожительны, как и она. Позвольте узнать ваше имя?

Славик снова присел в demi plié.

— Меня тоже зовут Машей. И тоже Марией Андреевной.

— Ах, так, значит, вы двойник моей милой кузиночки? — Славик оживился. — Представляю, как она вам обрадуется. Не каждому в этом мире дано иметь двойника. Это, как мне кажется, удел особо избранных.

Маша с интересом разглядывала комнату. Старинный буфет красного дерева, на полках вместо посуды бутафорские яблоки и виноград, шлем из картона, женские туфли с загнутыми носами, парики… На продавленном кресле спит, свернувшись калачиком, кот, различимый от обивки лишь своими черными точками и полосками.

— Это наш Ромео, — пояснил Славик, проследивший за Машиным взглядом. — Двойнику положено знать все тайны, составляющие жизнь его второго «я». Он очень стар, но все так же нежно любим моей милой кузиночкой. Правда, я не знаю, как она любила его раньше, и поэтому мне очень трудно сравнить. Тем более что у нее, кажется, нет прошлого.

— У меня его тоже нет, — серьезно сказала Маша. — Прошлое мешает жить в настоящем.

Славик захлопал в ладоши, выражая восторг.

— Браво! — громко крикнул он и послал Маше воздушный поцелуй. — Настоящий двойник! С ума можно…

И тут раздался этот длинный и резкий звонок в дверь.

Маша напряглась и вся подалась вперед.

Славик проворно выскочил в прихожую.

Хлопнула дверь, по комнате пронесся промозглый, пахнущий плесенью сквозняк. На пороге столовой появилась женщина в сером меховом жакете с распущенными по плечам волосами.