Яд вожделения

Лицо Фрица перекосилось от жалости: редкий мужчина спокойно глядит на женские слезы!

«Ах, зря ты все это, Катюшка, затеяла, вот уж, право, зря! – угрюмо подумала Алена. – Ну, хватит валяться в непристойной позе – пора переходить в наступление!» И она спросила со всем мыслимым ехидством:

– Что это вас, барыня, разобрало? Сотрется у герра Фрица это самое, что ли? Сколь мне ведомо, вы уж давненько его в покое оставили. Этак ведь и заржаветь мужик может.

Она даже не увидела, а почувствовала, как встрепенулся Фриц, вмиг почуяв себя не грешником и разбивателем нежного женского сердца, а обиженным и оскорбленным.

«А ведь и правда! – пораскинул он своим трезвым немецким умом. – Я ведь содеял сие с этой pfedlich Madel[86] не просто из нравственной распущенности, а поскольку весьма изрядное время не получал от моей метрессы законного удовлетворения естественных потребностей, на кое я вполне вправе рассчитывать согласно моему общественному положению и тому достаточно щедрому содержанию, кое мною было определено сей недостойной!»

«Да, – подумала в это время Катюшка, которая читала по лицу Фрица лучше, чем по книге, – умеют мужики одеяло на себя тащить – что русские, что немцы, что чухонцы. Тут первое дело – ощутить себя неправедно обиженным!»

Они с Аленой обменялись мгновенными одобрительными взглядами, и Катюшка опять ударилась в крик, поливая сожителя и распутную подругу такими помоями, что Фриц только отдувался да отирал рукавом сорочки взопревшее лицо. А Алена, изумленная изобильностью Катюшкиных ругательств, едва успевала отругиваться, уповая, что небеса не примут этих проклятий всерьез:

– Типун тебе на язык! На твою голову! На сухой лес будь помянуто!

Наконец поток Катюшкиного красноречия иссяк. Она начала повторяться, и у Фрица на лице появилось видимое выражение скуки.

– Довольно, meine Liеber! – проговорил он резко и продолжил на диво чисто по-русски – верно, от злости: – Довольно, право! Я более не намерен терпеть! Возможно, я и виновен, но ты не даешь мне даже возможности оправдаться! В конце концов, мы не супруги, и я не давал перед господом тебе поручительства в вечной своей верности. В свою очередь могу сказать, что твое поведение с герром Штаубе меня тоже изрядно возмутило! Я ведь видел, как не далее вчерашнего бала сей герр, который так толст, что из него можно выкроить троих таких, как я, уронил тебе в декольте маринованную Kirsche, а затем бессовестно выуживал ее оттуда пальцами, причем ты не отвесила ему пощечину, а только пожималась, поеживалась да хихикала.

– Ну так щекотно же, – простодушно улыбнулась Катюшка. – Небось захихикаешь, когда оне за голые титьки холодными перстами…

Алена, тем часом уже поднявшаяся с ложа и почти прикрывшая наготу, даже присвистнула с досады, видя, как бездарно сдает Катюшка свои с бою взятые позиции. Это уже было начало отступления, отката, и ежели у Фрица хватит ума добавить еще пару-тройку мелких Катюшкиных грешков (точнее, пару-тройку десятков!), все, что с таким трудом, хитроумством и старанием было нынче достигнуто, рассыплется в прах!

Похоже, Катюшка тоже ощутила, что дело как-то неладно оборачивается. Вот-вот из обвиняющей сделается преступницей! И она снова заголосила:

– Толст, изволите заметить? Толст, да не скуп! Между прочим, господин Штаубе в отместку за щекотку мне меж грудями золотую монетку сунул! От тебя же я новый фонтаж уже которую неделю допроситься не могу. А те корсеты и сорочки с чулочками, кои ты мне не далее как третьего дни клялся презентовать? А туфли? Туфельки красненькие с каблучками? Помнишь? Сулил, еще когда сулил, да в посулах по сей день и хаживаю! Ну кто ты такой после этого? Скупердяй Васильич Растудыкин, да еще и распутник преотъявленный, бесстыжие твои глаза. И еще смеешь мне вчинять упреки? А я что – к дереву привязанная, чтоб их выслушивать? Не стану – вот и весь сказ! И слышать тебя не стану, и видеть тебя более не желаю! Уйду от тебя, от скряги, уйду! Коли герр Штаубе втрое толще тебя, сухореброго, так, стало, и втрое щедрее будет! Домик мне в Китай-городе обещался снять, а что тут у тебя, в такой дали от всех, скуку скучать? Оставайся здесь сам со своею оборванкою! Только знай: все платья мои, и юбки, и прочие вещички, и салопы, и шали – я все с собой заберу, а коли не дашь – так ославлю тебя, что и на Кукуй носа не сунешь: засмеют!

И, не удостоив более даже взглядом ни бывшего любовника, ни ту, с коей он оказался застигнут на месте преступления, Катюшка круто повернулась – и поплыла из комнаты. Ее торжественное убытие было несколько смято тем, что ворох юбок застрял в дверях и пришлось протискиваться бочком. Но вот сие было благополучно осуществлено, и дверь за оскорбленной в своих лучших чувствах дамой захлопнулась.

Фриц фон Принц получил отставку.

* * *