Ядерная весна

Я иногда не против покурить, если есть что, но она хотела бы, чтобы я вместо пьянства любил накуриваться.

Говорил бы: отличный план.

Или: ничего себе махорочка.

Или: нет, та, вчерашняя трава, была лучше, эта – явно разбодяженная, но курить можно.

Марина, наверное, чувствует себя гурманом. Как эти элегантные мужчины, в существовании или, по крайней мере, в утонченности которых я сомневаюсь. Те, что говорят о вине: гм, смелое, но наивное, доброе, но немного наглое, типа этого ерунду. Нет, помню момент истины, когда Марина месяц с лишним назад позвала меня затираться. В смысле тереть коноплю, за «Химпромом». Да нифига не умеет она затираться! Я человек, специализирующийся на пьянстве, затираюсь в двадцать раз лучше нее!

Но сейчас я сижу на лавочке возле драмтеатра, мне холодновато, чтобы радоваться, обстоятельства не те, я сижу и курю. Я курю и матерюсь. Курю и матерю Синоптика. Я отхожу за сигаретами, мне хватает только купить поштучно. Я сразу закуриваю возле киоска.

Вот они. Вижу Марину и трех типов. Синоптик, полагаю, и есть этот странный тип, на которого надеты шорты поверх штанов. У меня хорошее зрение, он весь в пирсинге, я вижу это отсюда. В беседе он лидер, думаю, его слушают два остальных идиота. И Марина. Я подхожу к Марине.

Привет, мол.

Она недовольна, это видно.

Синоптик вопросительно произносит мою фамилию, протягивая руку.

– А ты Синоптик, что ли? – отвечаю без радости этому знакомству в голосе.

Он смотрит на меня, будто я недостаточно вежлив с ним.

– Пойдем, – говорит Марина. И мы отходим метров на десять.

– Зачем ты пришел?

– Гуляю.

– Говори.

– Что говорить?

– Что ты хотел сказать? Говори, что хотел сказать, или гуляй дальше!

– Что с тобой такое?

– А что с тобой такое?

Она отворачивается, чтобы уйти, но я хватаю ее за локоть.

– Отпусти.

– Марина, что случилось?

– Ничего, с тобой что?

– Пойдем, прогуляемся. Что происходит?

– Почему ты приходишь так, не предупредив, я тебе что-то должна? Ты хочешь мне что-то предъявить?

– Я хочу понять, что происходит. Мне нужна ты, – мог ли я когда-нибудь подумать, что так буду говорить? Заплясал перед ней я. Вот как заплясал, ссыкун.

– Ты хочешь, чтобы я жила у тебя в шкафу? Хочешь поставить меня на полку?

Я набираю воздух:

– Скажи мне просто, если ты хочешь, чтобы все закончилось.

И тут я жалею, что это сказал. Я вспоминаю, с чего все у нас началось: это почти год назад, нет, месяцев девять назад, тогда я неудачно сдавал сессию. И меня познакомил с Мариной Чемоданов. Высокий, тогда он учился на третьем курсе филфака. А его девушка училась в институте культуры на третьем или еще каком-то курсе. И он говорил, что их парочка влюблена в Марину. Что они так хотят замутить на троих. Ах ты, Чемоданов, думал я, грязный ты пронырливый жулик! Одной тебе мало, засранец ты этакий! Губешку он не на шутку раскатал, зубы точил-натачивал.

В один прекрасный день, в день моего очередного провала зачета по фонетике, мне сказала однокурсница (моя), что Чемоданов ждет меня на крыльце. Я вышел.

– Пойдем, Евген, – сказал Чемоданов. Мы молча дошли до магазина. Он купил маленькую, поллитровую, бутылочку крепкого пива, выпил залпом и заговорил:

– Сегодня я сказал ей, что люблю ее. Я сказал, что так нельзя! – он говорил и пинал сугроб. Я стоял и смотрел.

Чемоданов, человек с бородой.

– Я сказал, что нужно что-то решать! – Он пинал и пинал сугроб.

Чемоданов, человек с бородой, стекающей с подбородка на шею.

– Я сказал ей: либо все, либо ничего! И она сказала: ладно, ничего. – Он остановился отдышаться.

Чемоданов, Человек и Пароход.

– Хорошо, мне должны дать компенсацию за проездной. Только нужно найти мою старосту, – сказал я тогда. И мы пошли с ним за деньгами, чтобы залить его горе. С этого и начались мои отношения с Мариной, с того, как я сказал Чемоданову, что мне она тоже нравится. После спектакля Чемоданова я сказал это честно. Я вдруг понял, что она красивая. Чемоданов был убедителен. И скоро мы пошли с ней гулять.

И теперь я задал вопрос как-то немного по-чемодановски, мол, все или ничего, давай, дескать, вот мы какие. И я стою замерзший и пьяный, и нас с Мариной будто не связывает все это время (хоть и с перерывами).

– Просто, – говорит она.

– Что просто?

Она отвечает раздраженно, как человек, который должен пояснить свою остроту:

– Ты сказал, если все закончилось, сказать просто!

Она отворачивается, чтобы уйти, но я хватаю ее за локоть.

– Отпусти меня! – она вскрикивает свое отпустименя специально так, чтобы услышала ее музыкальная братия. Они поворачиваются на нас, а я быстро отворачиваюсь, пинаю, что есть силы, урну и ухожу. Чуть ли не бегом бегу, лишь бы скрыться от них, лишь бы найти убежище, местечко укромное какое-нибудь.