Ядерное лето 39-го

– А Мокей Ильич – он кто?

– Мокей Ильич? – Он посмотрел на нее. – Он бывший фальшивомонетчик… а теперь он работает… впрочем, это неважно… Он мне был обязан, а теперь уже нет.

– А он…

– Он человек хороший, – он чуть усмехнулся, непонятно было только – искренне или невесело, – человек хороший…

* * *

Они тихо проскользнули с черной лестницы в комнату. Дядя Митя достал из стоявшего на столе чемоданчика бутылку, хлеб и колбасу, оглянулся по сторонам, поискал взглядом и достал стакан и чашку, почему-то стоявшие на шкафу. Остановившаяся посреди комнаты Ксеничка не знала, что ей делать, но он сказал: «Присаживайся, присаживайся, в ногах правды нет» – и она послушно опустилась на кровать, только теперь заметив, что сетка прикрыта одним только тощим голым матрасом.

Нарезав хлеба и колбасы, дядя Митя налил себе и ей и протянул чашку:

– Вот… осторожно, это коньяк… С днем свадьбы тебя… Ксеничка залпом проглотила коньяк и тут же закашлялась, да так, что из глаз брызнули слезы. Он сел рядом, похлопал ее по спине, обнял.

– Знаешь, не думал, что так получится… но ты со мной, и тебе больше бояться нечего, – он замолчал и посмотрел в черное окно, в котором отражалась желтая лампочка. Ксеничка дотронулась до его плеча и тихо сказала:

– Поцелуйте… поцелуй меня, пожалуйста…

Он помедлил, и она, закрыв глаза, сама потянулась к нему губами…

* * *

Когда он вернулся, она еще не просыпалась. Все в ней, спящей, было совсем еще детским – и ладошки, сложенные под головой, и тихонькое посапывание, да и сама она, свернувшаяся калачиком. Тулупчик, которым он укрыл ее, когда уходил, почти сполз на пол. Он поставил принесенный с собою чемодан на стол, легонько потормошил ее за плечо, и она тут же проснулась и села на кровати, прижавшись спиной к стене.

– Тихо, тихо… все хорошо, это я. – Он сел на стул. – Вот посмотри, здесь вещи в чемодане… подбери, в чем поедешь.

– А… а откуда все это?

– Помнишь, в госпитале—Ника и Лика? Я сходил к Лике, пока ты спала, разбудил ее. Это Лика собрала тебе вещи из своих и сестры…

Ксеничка машинально огладила на коленях свое мятое платье, нерешительно посмотрела на чемодан, и Митя поторопил ее:

– У нас маловато времени… лучше будет, если нас увидит как можно меньше народу. Ты переоденься – он махнул рукой, показывая на чемодан, – а я пока на кухне покурю…

Когда минут через двадцать он вернулся, Ксеничка как раз заканчивала застегивать беленькую блузку. Все ей было почти впору и на первое время вполне могло сойти.

– Как приедем на место, обошьем тебя по размеру, – закончил он вслух свою мысль, и Ксеничка с благодарностью улыбнулась ему. Она начала было сворачивать косу в привычную «ракушку» на затылке, стала искать на столе шпильки, но потом, спохватившись, что их нет, так и замерла – видно было, как задрожала ее рука.

– А это все куда? – спросила она негромко и показала на оставшиеся в чемодане вещи. – Это же нужно вернуть…

– Это все уже твое… собирайся и пойдем.

Когда они спускались по лестнице, Ксеничка замерла у двери своей квартиры и сжала Митину руку.

– Ну-ну, пойдем, пойдем… нам нужно спешить. И не нужно плакать, – он вытер ей глаза и прижал к себе, обняв за хрупкие плечи. – Пойдем же… – Он вновь подхватил чемоданы. Ускоряя шаг, они пошли, пошли от двери, двери ее дома, двери, за которой уже никто и никогда не будет ждать ее из школы, двери, за которой никогда не прозвучит столь нелюбимое: «Ну где же тебя носит?» – и любимое мамино: «Доброе утро!»…

Идти им было далеко, на левый берег, на Сортировку. Холодный ветер на мосту силился сбить с ног, но Митя шагал, широко ступая, чуть впереди, прикрывая ее от порывов ветра, а она шла следом и все глядела на спину его перетянутой ремнями шинели. Она шла следом и не замечала даже, что по щекам ее катятся слезы – то ли от ветра, то ли от всего того, что оставалось сейчас позади…

Людмила Белаш Александр Белаш Ночная смена (Киноповесть)

Было прозрачное иссиня-серое осеннее утро. Царила тишь. Только слабо и сипло свистел ветер, поднимая то крутящуюся вихрем, то летящую волнами пыль, затевая хороводы порыжевших, выцветших бумажек и рваных полиэтиленовых пакетов. Сор, палая листва, наносы сухой грязи жались к выщербленным железобетонным поребрикам с торчащими усами тонкой ржавой арматуры. Иссохший бурьян и мертвая, примятая дождем трава заполонили давно неухоженные газоны и клумбы, почти терявшиеся в победившей дикой поросли. Исчахли и обнажились нижние ветви елей у крыльца. Окна административного корпуса посерели от насевшей пыли, кое-где выбитые стекла обнажали неподвижную и непроглядную темноту пустых комнат.

Длинные заводские корпуса вдоль широкого проезда замерли в бездыханном сне. Толстое волнистое стекло громадных, в два этажа, окон тоже стало пепельно-матовым, его пересекали молнии трещин. Местами проемы в стальной обвязке, краска на которой вспузырилась и отошла осыпающейся скорлупой от ржавого металла, были закрыты вместо стекол потемневшими и покоробившими фанерными щитами на болтах-стяжках или же лоскутами витой железной сетки.