Ядерные материалы

- А какой тогда у нее источник питания? - поинтересовался Забелин. Ядерный, что ли? Если на веки вечные...

- Я так, к слову... - торопливо обронил Филиппов и, сославшись на занятость, ушел.

Впрочем, нюансы научных манипуляций Забелина особенно не интересовали: он получил свой чек, дорогу ему оплатили, удобную каюту предоставили, а вскоре на судно прибыл Уолтер, которого, как главного поставщика оборудования и снабженца экспедиции, обязали присутствовать при проведении исследований, дабы в случае отказа аппаратуры составить со специалистами надлежащие рекламационные акты.

Поездке своей Уолтер поначалу отчаянно противился, однако заказчик работ пообещал ему дополнительное вознаграждение, чья сумма нейтрализовала отрицательные эмоции, связанные с перспективой трехмесячного путешествия.

Помимо того Уолтеру гарантировали собственный телефон спутниковой связи, и он мог продавать свои сосиски, прокат и редкоземельные металлы, качаясь на волнах Мирового океана и поддерживая постоянную связь с квартирой-офисом, где в качестве секретарши сидела в его рабочем кресле жена - особа сообразительная и хваткая.

Да и сам Уолтер постепенно пришел к мнению о необходимости встряхнуться, подзарядиться свежими океанскими ветрами и впечатлениями, а будучи завзятым аквалангистом, прихватил с собой снаряжение для погружений, ибо рассчитывал понырять на мелководье тропических морей, через которые пройдет маршрут "Скрябина".

Приезду нью-йоркского приятеля Забелин обрадовался: и команда, и ученый состав теснились в своих кружках, держались с ним замкнуто, и товарищей по общению, несмотря на все старания, он не находил.

Утомленный многочисленными хлопотами Крохин также держался с ним отчужденно, был постоянно озабочен текущими организационными проблемами и как на привязи крутился возле своего шефа-пакистанца. Так что, пожалуй, единственным человеком, с кем Забелин сошелся, стал старпом Сенчук здоровенный, как шкаф, детина покладистого, общительного нрава. Было в нем что-то мальчишески-озорное, несмотря на изрядные годы. Когда же он снимал форменную фуражку, то открывавшаяся лысина придавала ему глуповато-простодушный вид. На язык, однако, старпом был остр, к разношерстной команде судна, набранной наспех, относился довольно критически, хотя был крайне предупредителен и вежлив ко всем без различия, будь то капитан либо простой матрос.

Забелин сразу же проникся к пожилому старпому искренней симпатией. Кроме того, они были людьми прежней закваски, военными морскими офицерами, и он сочувствовал сетованиям старого служаки и по поводу экспедиции, нанятой за иностранные деньги, и чужеземного ее состава, и экипажа судна, состоящего, по мнению Сенчука, из сплошных неумех.

- Измельчал народишко, - вздыхал Сенчук. - Что это за матросы? Им дай пароход - море высохнет! Да что море! По речке-вонючке на надувной лодке с алюминиевым веслом плавать не доверишь, и ту утопят... А боцман? Лежебока каботажный! Верхняя палуба - свинарник, мусор с наледью, чисто стадион после матча, а он и не чешется! Что за тип? - ни украсть, ни покараулить... И, представь, кавторанг, я, на горе свое, непосредственное начальство этой посредственной сволочи...

- А что капитан? - спрашивал Забелин.

- А капитан - человек с философской, как понимаю, жилкой... Находится в постоянном и глубоком самозабвении. Выслушает, плечами пожмет и-к биноклю... Старпом, сведя указательные пальцы с большими, поднес их к носу, откинул назад голову, показав тем самым, как именно капитан взирает через бинокль. - Чего он в этой оптике видит? Какие чарующие миражи и вообще натюрморты?

- В министерстве мне говорили, - заметил Забелин, - что у него громадный опыт, вообще... светлая голова...

- Ну да, он блондин... - безучастно подтвердил Сенчук, глядя в иллюминатор, где мутно тлели за пологом мороси береговые огни.

- Ответственности в людях поубавилось, - произнес Забелин. - Это уж точно, без бинокля видно.

- А почему, знаешь? - спросил Сенчук. - У дисциплины один из трех корней должен быть. Первый - страх, второй - денежный интерес, третий - культура. А потому немец служит за совесть, американец - за доллары, а русский человек, разбойный и лукавый, - за страх. Нет страха - не будет и службы.

- Не сказал бы я так о своих бывших товарищах, - покачал головой Забелин. - Мы-то как раз за совесть...

- А кто флот российский зачинал? - спросил Сенчук. - И вообще государственность? А? Немцы! От них и традиции. Это - раз. А вот тебе два: куда деться офицеру, если оплошал он? Что будет с ним на гражданке? В этих, братец, вопросах и есть тот же самый страх - отец и мать дисциплины. И героическое наше бесстрашие российское частенько, поверь, именно с перепугу случалось. Не пойдешь грудью на амбразуру - получишь свинец в затылок.

- Не очень-то вы любите русский народ, - заметил Забелин. - По-моему.