Ядовитая боярыня

А между тем Эльвэнильдо, как всякий классический страдающий эльф, ранен именно в руки. Бедные запястья, бедные кисти, бедные пальцы. Только вот вспоминать случившееся совершенно не хочется… Хотя по статусу раненому эльфу положено припомнить пару-тройку злобных орков и то, как они его пытали. И так пытали, и сяк. И грубо ржали над его кровью и страданиями.

…А Пафнутий Боровский много лет был игуменом Боровского монастыря, а после основал еще один монастырь, Рождество-Богородицкий, при впадении реки Истремы в реку Протву.

Где текут эти спокойные реки, вбирающие в себя отражения тихих лесов, летом зеленых, зимой белоснежных, пышных? Как пахнет на их берегах? Какие птицы поют там по утрам, какие звери рыскают между стройными стволами? И далеко, далеко разносится колокол…

Эльвэнильдо заснул.

Глава 7 Судьба Елизара Глебова

Время Иоанна Грозного было, помимо всего прочего, эпохой «господства копейки» — единой для всего Российского государства монеты. Эти деньги были введены в оборот матерью малолетнего царя Ивана IV, Еленой Глинской и, с разными переменами, сохранились до времен Вадима со товарищи. Всадник с копьем, изображенный на монете, — Святой Георгий Победоносец, охранитель царства Московского, — дал имя всей монете. Почему не сам всадник, почему только его копье — остается загадкой. Может быть, потому, что власть денег больно жалит руки… Потому что те, кому деньги не указ, говоря о монетах, поминали не копье, а как раз всадника: так, блаженная Ксения Петербургская (долго еще ждать ее рождения, целых три века!) называла мелкие монеты «царем на коне».

Иные сугубо благочестивые люди полагали, что брошенная в грязь копейка является богохульством, ведь на ней изображен святой!

Это, конечно, не так, поскольку изображение святого на монете не является иконой: икона всегда надписана и освящена. Но все-таки деньги в грязь бросать остерегались.

Тем более что не такая уж малая была монета — копейка. Существовали еще полкопейки, именуемые «денгами» и полушки — четверть копейки. И были они серебряные. Заготовками для копеек, денег и полушек служили расплющенные обрубки серебряной проволоки.

Забавные, неровные, с растопыренным коньком и всадником, похожим на деревянную игрушку, эти кружочки послужили причиной гибели целого семейства.

Все нашли в подвале глебовского дома по услужливому доносу: и заготовки, и штампы, и фальшивые монетки… Заготовка была не серебряная, а оловянная.

Колупаев злобился, допросы вел сурово, доказательства представлял стремительно, одно за другим. Глебов, едва очухавшись от побоев, только моргал, глядя, как перед ним на стол выкладывают улики.

Потом глухим голосом спросил:

— Где это нашли?

— У тебя в подвале, — сказал Колупаев. Устало сморщился. — Надоел ты мне, боярский сын Глебов. Тебя за руку поймали — что ты молчишь?

Глебов действительно долго молчал, все смотрел на бессловесные, но такие красноречивые предметы, которые обрекали на смерть и его самого, и всю его семью с домочадцами.

Потом сказал только одно:

— Женщин пощадите.

И больше не проронил ни слова.

* * *

Назар Колупаев был вовсе не зверь, как это могло бы показаться, но вполне исполнительный государственный чиновник. Превыше всего, в том числе и чистоты собственных рук дорожил он царским интересом.

Однако детей Глебовских он действительно решил пощадить, отправив обоих в разные монастыри.

Мальчика четырнадцати лет стало возможным отвести от расправы по малолетству. Колупаев велел призвать к себе Севастьяна Глебова сразу после обеда, что и было исполнено. От сидения в застенке Севастьян успел запаршиветь — произошло это на удивление быстро, — и теперь сонно чесал себе руку, пока Колупаев его рассматривал, задумчиво покусывая губу.

Затем Назар вдруг воспрял и гаркнул:

— А ну, прекрати чухаться!

Подросток замер, удивленно поднял подбородок и спросил:

— А ты кто, дяденька?

— Ты знаешь, что случилось? — в ответ проговорил Колупаев.

— Ночью всех схватили воры и били для чего-то, а после здесь заперли, — простодушно ответил мальчик.

— Ты в уме повредился? — осведомился Назар.

Севастьян покачал головой, медленно, с достоинством. Однако то, что он так запачкался и пошел коростой, говорило о многом. Назар обладал немалым опытом в наблюдении за узниками и понимал: чем быстрее человек делается грязен телом, тем скорее сломается и его дух. Странно, что мальчишка оказался таким хлипким.

— А где тятенька? — спросил Севастьян.

— Вас не воры взяли, — заговорил Колупаев, пропуская мимо ушей последний вопрос арестанта. — Ты в царском приказе, а взят твой тятенька по обвинению в изготовлении фальшивых копеек.

— Нет! — вскрикнул Севастьян. — Этого быть не может!

Назар почувствовал, как в нем шевельнулась жалость.

— К тебе отец был добр, — молвил он, — и слуг, говорят, не обижал, но богатство его — от воровства, а воровство государь велел наказывать. Понимаешь меня?

Севастьян тихо сказал:

— Я, дяденька, сяду. Что-то меня ноги не держат.

И действительно уселся на скамью, запустив в волосы обе руки и терзая себя беспощадно. Колупаев молча следил за ним.