Ядовитая боярыня

Связанный Пафнутий лежал на постели и глядел в потолок. Сиделец рядом с ним был теперь другой — Харузин ушел отдыхать, измученный близким присутствием безумия и какой-то особенно тяжкой атмосферой, которую распространяют скорбящие наркоманы, и у ложа Пафнутия остался Лавр. Он тянул четки и негромко пел:

Иисусе мой прелюбезный, сердцу сладосте,
Едина в скорбех утеха, моя радосте.
Рцы душе моей: «Твое есмь Аз спасение,
Очищение грехов и в рай вселение».

Мне же Тебе Богу благо прилеплятися,

От Тебе милосердия надеятися.
Кто же мне в моих бедах грешному не поможет,
Аще не Ты, о Всеблагий Иисусе Боже!

Хотение мое едино: с Тобою быти,

Даждь ми Тебе Христа в сердце всегда имети.
Изволь во мне обитати, благ мне являйся,
Мною грешным, недостойным не возгнушайся…

Неожиданно Лавру показалось, что он слышит второй голос, повторявший не в лад, но очень тихо и скорбно:

— Мною грешным, недостойным не возгнушайся…

Лавр остановился, замолчал. Голос тоже смолк.

— Пафнутий, — позвал Лавр.

Безумец шевельнул глазами, двинул губами.

— Ты меня слышишь? — спросил Лавр.

— Развяжи меня… — пробормотал Пафнутий.

— Опасаюсь я, — ответил Лавр. — Как бы не пришлось снова с тобой драться… Еле совладали, такой ты бык здоровенный оказался…

— Это зелье проклятое так действует… — шепнул Пафнутий. — Сейчас прошло. Я как новорожденный телок — еле лежу, а уж рукой и вовсе пошевелить не могу. Развяжи меня, Лавр.

— Ты помнишь, стало быть, кто я такой? — удивился Лавр. — И имя свое помнишь?

— Да…

— В прошлые разы ты ничего не помнил, Пафнутий. Или ты притворялся?

— Я не притворялся… — Слезы потекли по бледным щекам Пафнутия, слабенькие и жиденькие. Лавр глядел на них и не верил им.

— Твоя хозяйка — госпожа Туренина, не так ли? — спросил Лавр.

Пафнутий кивнул, глотая слезы. И добавил:

— Она всех подле себя держит, не так, так эдак… И полюбовников, и прислужниц, и работных людей… Ее все боятся, а иные жить без ее зелья не могут.

— Так и Харузин говорил, — задумчиво молвил Лавр. — Видать, расплодились впоследствии эти Туренины… Надо бы это зловредное племя под корень извести. Согласен ты со мной?

— Я, Лаврушка, сейчас на все согласен, — пробормотал Пафнутий. — Развяжи меня… Больно.

— Терпи, — сказал Лавр. — Я здесь один. Развяжу тебя — после не поймаю, а ты человек опасный. Что у тебя на сердце?

— Ничего…

Но Лаврентий недаром был «медвежонком», выросшим среди разбойников, — он хорошо видел, когда у человека на сердце прячется какая-то тайна.

— Лучше скажи мне сейчас, — пригрозил Лавр, — иначе тебе будет очень больно, Пафнутий. Ты предать нас хочешь.

— Нет! — вскрикнул Пафнутий тоненько и зарыдал, как женщина, в голос.

Лаврентий отвернулся от него и снова начал петь. Тогда Пафнутий прошептал еле слышно:

— Туренина хочет, чтобы я отравил царя.

Лавр сделал вид, что не слышит. Он продолжал выводить слова своей молитвенной песни:

Исчезе в болезни живот без Тебе, Бога,
Ты мне крепость и здравие, Ты слава многа.

Радуюся аз о Тебе и веселюся,

И тобою во вся веки, Боже, хвалюся…

Пафнутий повторил, чуть громче:

— Авдотья дала мне яд, чтобы я отравил царя!

Лавр замолчал и быстро повернулся к связанному, взял его за руки, нежно и одновременно сильно стиснул:

— Ты уверен?

— Да, Лаврентий, в этом я уверен…

— Фиал при тебе?

— На груди. Вы не нашли его, когда меня хватали.

— Это потому, что мы тебя не обыскивали, — сердито пояснил Лавр. — Вот единственная причина. Поверь мне, Пафнутий, если бы я решил тебя обыскать, то нашел бы что угодно, даже маковое зерно у тебя за щекой!

Пафнутий тяжело вздохнул, полотенца, туго стягивающие его грудь, впились в тело, и под рубахой обрисовались очертания крохотного пузатого сосудика.

Лавр осторожно извлек в прореху ладанку с зашитым в нее фиалом. Разрезал шнурок и завладел сосудом. Там действительно плескалась какая-то жидкость — всего несколько капель.

— Осторожней, — шепнул Пафнутий, — это страшный яд, клянусь тебе!

— Он убивает? — спросил Лавр. — Или вызывает безумие?

— Безумие… Спаси меня, брат Лаврентий! — Пафнутий забился, пренебрегая болью, которую доставляли ему путы при их натяжении, зарыдал, затрясся. Глядеть на него было страшно и жалко.

— Лежи! — сказал Лавр. — Я к тебе опять Харузина пришлю. Он будет читать Псалтирь, а ты лежи да слушай, понял? Ни слова ему не говори, иначе я отрежу тебе язык!

— Ты? — Пафнутий так удивился, что даже плакать перестал.