Ядовитая кровь

– Про елочку ты рассказывал.

– Ну, и зачем так выстригать?

– Художница, творческий человек.

– Творческий. У нее там баба была, точно. Спросила у Агаты, кто пришел. И заткнулась, когда услышала, что мент долбаный. Картин у нее не оказалось. Она рассказала, что после побоев Константин изменился, задумчивый стал и, что самое главное, рисовать стал по-другому... Манера изменилась. Они, между прочим, не говорят «рисуют» – «пишут», блин. А писатели тогда что делают? Если до травмы он был таким себе реалистом-натуралистом, то после – понесло его в сюрреализм. И сурово так понесло, талант открылся. Как сказала Агата – новая грань. Он за несколько месяцев с десяток картин сделал и почти сотню графических работ – зарисовок, набросков. Все это и выставлялось. Этот Феофилактов мне говорил, что не пропади Константин, быть бы ему живым классиком. Организовать выставку даже не за бугром – в Киеве, и пришла бы слава и деньги. Так вот устроена жизнь, – Богдан тяжело вздохнул. – Вот и я – мог бы чего-нибудь добиться, если бы мне дали нормально выспаться.

– Что дальше? Ты еще про групповуху не рассказал.

– Точно. Значит, у Агаты почти ничего из картин Каменецкого не осталось – отдала одному деляге от живописи, господину Малявину, для продажи. Косте-то уже не нужно. Оставила себе свой портрет его работы, из последних. Я глянул – ничего так. Манера, правда, забавная. Значит – площадь Дзержинского, то есть Свободы, по-нынешнему. Посреди ее – сама Агата в голом виде и в позе... Если бы в годы моей юности изображение голой женщины в такой позе попалось мне на глаза – быть беде и неуправляемой этой... эякуляции. Но весь прикол не в бабе и не в позе. На заднем плане – бронзовый Ленин с протянутой рукой и наш монументальный Госпром. Только и Ленин – не Ленин, а нечто такое человекоподобное, и Госпром с наворотами. Если лицом к нему стоять, то на башне, той, что слева, не телестудии, а другой, такой здоровенный шар, радужный такой, как мыльный пузырь, и переход, как эфирный мост будущего, от Госпрома к университету. Бред, конечно, но написано в такой реалистической манере, будто с натуры.

Влад прикрыл глаза – понятно. То ли художник поначалу сумел скрыть открывшееся умение видеть сквозь Пелену, то ли оно настигло его уже после выписки из больницы, но в картинах бедняга все продемонстрировал и выразил. И нарвался.

– Подожди, а почему это ему уже ничего не нужно? – спохватился Влад.

– А помер бедняга. В больнице. Кровоизлияние в мозг, последствия травмы. Они же и хоронили. Сам понимаешь, лишних денег ни у кого нет, да и зачем он им мертвый нужен? Он и живой-то не слишком был востребован. Закопали, забыли. Все.

– Бумаги есть? – спросил Влад.

– Наверное... – пожал плечами Богдан. – В больнице. В психиатрии. А картины – у Малявина. В его студии – я проверил. Тут уж, извини, не сдержался. Дал по яйцам. Вполсилы, но от души. Бабы визжали, он скулил, прибежал сосед, убежал сосед, бабы замолчали, а он все скулил и скулил.

Лицо Богдана стало мечтательным.

– Нет, он потом сам признал, что так выражаться при сотрудниках милиции и голых женщинах нельзя. Что правила капиталистического общежития никто не отменял. И обещал, что перестанет распродавать чужую коллекцию, пока не станет понятно, что нет прямых наследников. Нужно же было мне что-то ему говорить? Он продал три картины и десятка полтора рисунков. Остальные я глянул – талантливый был художник. Поведенный на монстрах и обнаженке, но талантливый. Жаль, умер.

– И убивает жителей Харькова, – подхватил Влад.

– Вот и я так подумал. Фотографию я еще у Агаты зацепил – он это, гражданин начальник. Нужно будет еще нашему стукачку показать, пусть сверит. Но то, что мы опознали убивца, – без малейшего сомнения. Он.

– Ты ничего никому?

– Обижаешь. Даже вчера...

– Кстати, вчера. Какого хрена ты к людям Ивановой полез? Жизнь надоела?

– Какой Ивановой? Поклеп это! Вот крест святой животворящий – поклеп. Я к тутошним чокнутым цыганам ни ногой. Нема дурных. К ним «Беркут» и тот ездить отказывается, – Богдан даже перекрестился, демонстрируя свою честность и осторожность. – Я по своим каналам прошелся, по Журавлевке. Мне там еще немного должны, если помнишь.

Были должны, как понял Влад. Своими расспросами Богдан исчерпал должок тамошних цыган досуха, еще и лишку по своей привычке прихватил.

Собственно, ничего особо нового он не узнал. Вернее, Богдан узнал кое-что новое для себя, Влад большую часть если не знал, то представлял себе. А так – цыгане были необычными. Неприятные были цыгане, даже для своих соплеменников.

Появились не так давно, лет двадцать назад, держались вызывающе, к себе никого не приглашали, сами ни к кому не ходили. Дисциплину вожак поддерживал жесткую, работали резко и нагло. Но затейливо.

Больше всего раздражало харьковских ромов то, что всем заправляла женщина, та самая Ирина Иванова. У настоящего рома как? Жена права голоса не имеет, выполняет что ей говорят, делает работу или то, что ромы работой называют. А здесь...