Ядовитое жало

— Что рассказывать… — Ковалишин завертел головой, словно воротник душил его. — Все вышло неожиданно, как гром с ясного неба. Иду здесь вот, по этой тропинке, посты проверять. Смотрю, из этой гущины, вон оттуда,вылазит пригнувшись кто-то. Раз! И у него с руки взлетает голубь. Что такое? Про голубей я уже знал, слышал, что Художник их ищет… Я как раз за этим вот кустиком стоял — замер, меня не видно. Гляжу — Москалев это. Оглянулся он по сторонам и — к лесу. Я заглянул в заросли, а там клетка. Ну, меня в пот ударило. Кричу: «Москалев!» Он оглянулся и бежать. Я за ним, кричу: «Стой! Стрелять буду!» Он повернулся и из пистолета в меня. Тогда я по нему из автомата чиркнул, всего три пули… Подбегаю, а он уже готов.

Ковалишин не оправдывался и, конечно, не выдавал себя за героя, сумевшего обезвредить шпиона, он просто был подавлен всем случившимся и еще не знал, как оценить свой поступок. Впрочем, он всегда полагался на мнение начальства, а сейчас это мнение ему еще не было известно.

— Покажи, где клетка, — сказал Серовол.

Раздвигая кусты, Ковалишин полез в заросли, и двигавшиеся за ним Серовол и Коломиец увидели стоявшую на земле клетку с густо переплетенными проволокой стенками и открытой дверцей. Подняв клетку, Серовол увидел лежавший под ней какой-то сверток. Это оказалась старенькая плащ–палатка.

— Ннда! — сказал помрачневший начальник разведки, передавая клетку и развернутую плащ–палатку Юре. — Где он?

Ковалишин показал на полянку.

— Вон лежит…

Только сейчас Юра увидел метрах в сорока спину Москалева, которую можно было принять за изгиб выглядывающей из травы колоды.

— Откуда стрелял, помнишь? — повернулся к Ковалишину капитан.

— Как же! Вон от той осинки. А его пуля прямо в ствол осинки угодила. Рядом прошла…

Серовол подошел к деревцу, осмотрел белую рваную рану на его стволе, наклонился и поднял из-под ног стреляную гильзу.

— Три должно быть… — тихо произнес Ковалишин, поискал глазами среди травы и, подняв еще две гильзы, передал их капитану.

Подошли к убитому. Москалев лежал, уткнувшись лицом в траву, слегка подтянув под себя правую ногу. Кепка, надетая козырьком назад, удержалась на голове. Пистолет лежал рядом,Капитан поднял пистолет, приказал проверить все карманы в одежде убитого.

Нашли немного: тоненькую тетрадку, на первых страницах которой были записаны стихи Константина Симонова «Жди меня», текст песен «Вьется в тесной печурке огонь» и «Синий платочек», бритвенный прибор, кусочек мыла, зубную щетку, наполовину исписанный карандаш. Все это находилось во внутренних карманах пиджака, а из правого наружного Ковалишин вытащил еще один маленький химический карандаш и несколько листиков папиросной бумаги. Юра отстегнул от ремня самодельный чехол с финкой.

— А ведь он не курил… — сказал Ковалишин, рассматривая бумагу и остро заточенный карандашик.

— Не иначе донесение на папиросной бумаге писал, — высказал предположение Марченко.

Юра смотрел на Москалева со смешанным чувством жалости, тоски, отвращения. Он до последней минуты верил, что все рассказанное Москалевым - правда, сочувствовал ему и теперь не знал, что думать. Нужно было верить фактам, а факты говорили о том, что не кто иной, а именно Валерий Москалев пользовался голубиной почтой. Кухальский говорил, что последний раз на голове у человека, приходившего за голубями, было что-то похожее на беретку. Кепку, надетую козырьком назад, можно было принять в темноте за берет. Старик говорил о плаще или накидке - вот она, плащ–накидка, под которой легко можно было спрятать клетку. И рассказ перепуганного Ковалишина…

И все же не хотелось верить фактам, не укладывалось в голове Юры, что Валерка оказался таким подлым, коварным человеком и отплатил им за доверие черным предательством.

— Вот гильза, — Ковалишин нагнулся, поднимая стреляную гильзу. — Да, это его… От пистолета.

Серовол взял гильзу, без особого интереса сравнил ее с теми тремя, что имелись у него, кивнул головой. Посмотрел на убитого, сказал горько:

— Молчит… Эх, Москалев, Москалев.

— Уже не скажет… — угрюмо подтвердил Марченко. — Все унес с собой в могилу. Надо было тебе, Ковалишин, по ногам его. Высоко взял, пуля точно под левую лопатку вошла. Погорячился ты.

Ковалишин снова виновато развел руками.

— Погорячился… Я ведь хотел предупредительную очередь поверх головы дать, а оно… Главное, если быон нестрелял в меня…

Неожиданно Ковалишин нагнулся и, брезгливо кривя рот, снял с рукава убитого что-то беленькое.

— Перышко, — сказал он, показывая Сероволу то, что было зажато в его пальцах. — Голубиное, видать… Пристало…