Ядовитое жало

Все, чему его учили, все заранее обусловленные знаки Иголка помнил хорошо. Он понял, что Москалев тоже был связан с немцами, но, очевидно, потерял их доверие и, сам того не подозревая, принес сообщение о смертном приговоре, вынесенном ему разгневанным шефом, ― Иголке приказывали уничтожить Москалева. Тут стало известно, что Художник интересуется голубями… Иголка решил все свалить на Москалева ― более удобного случая запутать следы трудно было бы найти. Ночью, незадолго до тревоги, он в кепке, надетой козырьком назад, побывал у Кухальского, взял клетку с последним голубем и спрятал ее в зарослях. Утром подвел к этому месту Москалева и, пропустив вперед, застрелил первым выстрелом. Затем сделал еще три выстрела: один из пистолета Москалева, два из автомата и разложил где надо стреляные гильзы. В карман убитого для большей убедительности сунул несколько листиков папиросной бумаги и остро отточенный карандаш. Даже о пушинке не забыл ― запомнилась ему пушинка… Он все продумал хорошо, но в горячке кое в чем просчитался… И не сошлись концы с концами.

Ковалишин с бойцами, ходившими с ним на задание, ел принесенную на сторожевой пост кашу. Внешне он не проявлял никакой тревоги, да и причин для тревоги как будто не было. Все шло хорошо. Если бы капитан Серовол заподозрил что‑либо, он не послал бы его на столь ответственное задание. Нет, поверил, послал, обещал даже награду за проявленную бдительность. Ковалишин использовал возможность нанести визит Гансу. Ганс также обласкал его, все одобрил, хвалил, приказал затаиться до поры до времени, выслуживаться. Дескать, понадобишься в будущем, сейчас отдыхай. Отдохнуть надо: за последние дни здорово‑таки понервничал. Отдохнет он, свяжется со своими и будет требовать, чтобы забрали к себе. Ну их к черту, немцев, Ганса… Работы много, опасная, а толку мало. Ничего они с Бородачом не сделают ― отряд разросся, новая рота из пленных, каждый день приходят новички. Тьфу! Нужно уходить к своим. Назначат референтом СБ ― больше пользы будет. Он‑то лучше, чем кто‑либо другой, знает обстановку.

Беспокоило все же Ковалишина то, что их не отвели на хутор к Сероволу, а задержали тут, на посту. Правда, почтари тоже тут сидят, и Художник здесь крутился. Шустрым и расторопным стал в последнее время Художник. Его теперь пуще огня надо бояться. Все‑таки что случилось в хуторе, почему туда не пускают? Даже обед «сюда принесли… А не надул ли его Серовол? Может быть, послал для отвода глаз на задание, искать Червонного, а Червонного вообще не существует. Ведь не явился… Нет, не надо паниковать. У страха глаза велики.

Не выдержал Ковалишин, спросил насмешливо:

— Хлопцы, что там, чума — карантин в хуторе? Почему нас тут держат?

— Не знаем. Такой приказ. Тебе что — наелся и лежи пузом кверху, загорай.

— А куда делся Художник?

— Вон, кажется, идет.

Ковалишин вскочил. И действительно, к посту быстро шли двое, впереди Художник, за ним ― шагах в двадцати Третий и комиссар. Видимо, Третий рассказывал комиссару что‑то веселое, оба смеялись. У Ковалишина отлегло от сердца.

— Так, товарищи, — весело оглядывая бойцов, сказал Серовол. — Все на месте? Наряд остается, остальные пойдут с нами. — И, поворачиваясь к Ковалишину, произнес жестко: — Ковалишин, сдать оружие!

Ковалишин схватился за автомат, видимо, готовясь дать очередь, но бойцы, те самые, каких он выбирал, какие ходили с ним на задание, заломили ему руки за спину, отобрали оружие, обыскали.

— Товарищ капитан… Товарищ комиссар… — овладел собой и начал игру Ковалишин. — Что случилось? Почему отбираете оружие? Я же ни в чем не виноват, все сделал, как было сказано… За что же меня?

— Скоро все узнаешь. Потерпи… Пошли, товарищи. Уже сделав несколько шагов, Ковалишин повернулся к оставшимся на сторожевом посту бойцам, закричал истерично:

— Товарищи, я ни в чем не виноват! Это ошибка! Я честно… Я вместе с вами бил заклятого врага. Помните это!

— Давидяк, не выламываться! — строго сказал Серовол.

— Какой Давидяк? — бросил укоризненный взгляд на него взводный. — Придумали… Убить ни за что хотите? Товарищ комиссар, вы же человек… должны…

— Напрасно стараешься, Давидяк, — Колесник брезгливо поморщился. — Никакой я для тебя не комиссар. А поговорить еще успеешь. Дадим тебе слово.

— Шире шаг! — приказал Серовол.

Ковалишина привели на поляну, где был убит Москалев. Здесь уже была выстроена вторая рота. Негодующие голоса прокатились по рядам, когда бойцы увидели предателя, которого они долгое время считали товарищем по оружию.

Серовол приказал поставить Ковалишина лицом к строю на том самом месте, где когда‑то лежал мертвый Москалев.

Приехали на бричке Бородач, Петрович и еще один молоденький незнакомец в кубанке.

— Начнем, комиссар, — сказал Бородач. — Говори ты.

— Товарищи! — поднял руку Колесник. — Мы должны провести суд над негодяем, проникшим по заданию гитлеровцев в наш отряд. Он перед вами. Это бывший командир взвода Ковалишин. Его настоящая фамилия Давидяк, Петр Давидяк, кличку гитлеровцы дали — Иголка. Ковалишин —- фамилия убитого им комсомольца.