Ядро

Две ночи в отеле, две дома. Заселила – выселила. Крохотный цикл, понятный, бесхитростный. Мысль, что ее деятельность никак не повлияет на общественные процессы, приносила Зое облегчение. Кроме того, в «Изумруде» можно оставаться невидимым призраком, тенью, с которой нечего спросить. В благодарность совершался негласный бартер: быть удобной, услужливой, неконфликтной. Она старалась не думать, что быть такой – не выбор. Выбирая, делаешь осознанный шаг, а состояние бессознательной покорности сродни болезни.

6

Новая жизнь как новая книга. Сначала идет медленно, со скрипом. Неспешно пережевываются и с придыханием глотаются минуты прогорклой обиды, секунды стрекочущего счастья.

Захару было девятнадцать – он читал завязку своей книги.

Сперва мальчик с недоверием относился к автору истории: не знал, на что тот способен. Но чем дальше заходило повествование, тем отчетливее он понимал, что прервать ход мыслей творца невозможно. Его затягивало все глубже и глубже, на уровни и подуровни, в сноски и сноски на сноски.

Захар влюбился в томный слог, вязкий темп, возможность окунуться в сюр реальной жизни. Ошеломленный метафорами, он захлебывался буквами, словно колючей газировкой. Давился, не позволяя воздуху выйти. Сердце билось бешено – любовь.

Он еще не знает, что, дойдя до середины, насытится. Что будет хорошо и вместе с тем тревожно. Между строк замаячит подленькое предчувствие: история должна чем-то завершиться. И все, что останется, – сбавить темп, спешиться и читать далее осторожно, стараясь не пропустить ни единого слова. Ведь каждое – приближает к концу.

Читая послесловие, он будет тосковать. Как его мать, которая бродит по туманным улочкам сознания, ловя затухающие вспышки собственной значимости. Как и она, он будет пытаться восстановить в памяти отрывки, где читалось без оглядки на номера страниц.

Но пока оглядываться некогда. Жизнь студента, бездарного, шутливого, слишком вкусна. Весь мир закручен вокруг тайных переговоров подруги друга со знакомым знакомой. Кто, зачем, кому, за что… Чаты вьющимися черными проводами подключены прямо к сердцу. По ним стекают килобайты чувств.

Фарфоровые мальчики и девочки, с длинными неряшливыми волосами, в безразмерной одежде без принтов не говорят о клубах или способах изменения сознания. Не произносят слов «трахнуть» или «вдуть». Они ищут какую-то свою, одним им ведомую правду и в этих поисках перестают походить на подростков, которых некоторые авторы описывают комичным словом «угловатые».

Дети с врожденным минимализмом.

Любить равно жить. Жить – значит не умирать. Безумие – строить планы в мире Илонов и Марков6. Механизм прост – «засейвиться после апгрейда» 7; скроля экран, словно зудящую болячку, до головокружения соприкасаться с личными аккаунтами тех, кто не безразличен.

Самое нутро.

Захар был красив, как могут быть красивы только мальчики, не знавшие отцов, не впитавшие с прокуренным воздухом сырых гаражей жестокость и разлагающееся мужское эго.

Линия носа – наконечник шаманского посоха. Губы – инопланетные хребты Саян. Его образ определяли не кукольные черты лица или блеск иссиня-черных волос, а еле уловимая вибрация тела – как он двигался, щурился, смеялся. Во всем этом виделась неприкрытая сексуальность, которая была еще прекраснее, оттого что сам он об этом не догадывался.

Манеры юркого зверька, не умеющего хитрить и обижаться, выдавали в нем иную породу людей. Такие пугают непосредственностью, обнажают внутренности души, на которые, по правде говоря, мало кто решается смотреть, не отводя взгляда. Такие люди – изгои. Хотя признать их в полной мере таковыми наше вялое толерантное общество больше неспособно. Все стало обычным. Все стали обычными.

7

Майя прилетала во Внуково. Лучше бы в Домодедово.

Аэропорт – город безумных страстей и умопомрачительной скуки; усталое безразличие вперемешку с эйфорией; красные от усталости глаза на загорелых, вымученно улыбающихся лицах.

В зоне прилета людей было немного. Пара таксистов коршунами кружили по залу. Наметанным глазом они вылавливали простачков, чей вид кричал об отсутствии в телефоне приложения «Яндекс.Такси». Группа молодых людей, три девушки и два парня, стояли кружком и неестественно, с надрывом хихикали. Крупный, с беспорядочными седыми бровями мужик пузом закрывал обзор автоматических дверей, за которыми на ленте, испуганно выглядывая хозяев, ползли чемоданы.

Зоя чувствовала себя неловко. С Майей она не виделась семнадцать лет. Детство как сон. Нельзя быть полностью уверенным, что на самом деле, а что привиделось.

Кто они друг другу теперь? Как им разговаривать? О чем?

Матовое стекло расползлось, открывая беззубую пасть внутреннего зала, и Зоя увидела ее, ту самую девочку из детства: крупную, улыбчивую, живую.

Густые волосы плотным покрывалом ложились на плечи. Сильно отросшая челка облепила широкие скулы. И это выражение лица, перманентно выражавшее насмешку. Не над кем-то конкретным, над самой жизнью. «И че? Че ты мне сделаешь?» – как бы говорили ее неровные губы и по-сиамски скошенные глаза.