Ядро ореха

И поднимается в Ксенофонте Ивановиче глухая злоба против своих кумовьев-капиталистов. Видеть не может он теперь их ненасытную жадность, страсть к золоту, за которое могут они продать родного отца и собственные убеждения. Ну что, полопались бы они, если б и не продавали пока насосов? Откуда взять бы тогда России, изнывающей от голода, нищеты и тифа, те мощные машины? Неоткуда. Не изготовить ей их пока самой, хоть из кожи вылезет, не-ет, пусть сперва вшей еще всех передавит. Три столетия правили «торговые люди» Строгановы уральской тайгой, но не могли даже солью насытить эту бескрайнюю и нищую страну. Пусть бы и стояли себе те соляные заводы, нет, лезут к химии...

С распухающим, словно боль под сердцем, неуемным уже страхом наблюдает Ксенофонт Иванович, как день ото дня крепнет база химкомбината в Березниках, как набирает он мощь, и ширится, и поднимается. В тайге отыскали белую глину — говорят, будут из нее добывать алюминий. Нашли магний, нужный очень для науки. И это еще сверх богатейших калийных залежей, запасов которых здесь хватило б на нужды всего мира. Это же сверх нефти на Чусовой. Откуда берется только энтузиазм у народа, ну, откуда? Какой-то казанский татарин, сын безграмотного, темного крестьянина, в три-четыре месяца создает передовую бригаду бетонщиков и с фанатической преданностью топчет по десять и больше часов в сутки бетонные заливки; только ли — трое суток, почти безвыходно в холодной воде, устраняет аварию — и вот, нет ее, аварии, одно воспоминание... Никак не укладываются подобные дела в голове Ксенофонта Ивановича. Хочется ему встретить Ардуанова где-нибудь в глухой тайге, хочется видеть, как собьет проклятого татарина с ног бандит Шалага, у которого нож всегда за пазухой, но не ножом, а сапогами вспрыгнет ему на лицо и будет топтать, топтать, пока не раздавится нос, не выскочут из орбит глаза, топтать — ах, какое наслаждение было бы увидеть!

В механический цех будущего комбината привезли паровой котел. Сагайкин частенько ходит смотреть на этот котел, встречает там инженеров — бородатых и безбородых; видит американцев в желтых ослепительных брюках, зырянских серозипунных мужиков, русских, украинцев, татар, башкир, попадаются ему монтеры и слесари, землекопы и бетонщики; замечательные механизмы, трубы и бесчисленные отсеки котла ясно показывают, какой громадный труд человеческий затрачен на его изготовление; и люди взирают на гигантский котел с восхищением, стоят молча, впитывая душами величественную незабываемость минут...

Когда через какое-то время начинаются испытания парового исполина и округу заполняет неслыханный до сей поры сплошной и могучий гул, Сагайкин почти теряет ощущение реальности, тупеет на миг, но, опомнившись, задыхается от злобы, мечется неподвижно, и жестокая мысль опаляет вдруг его бурлящий мозг: «Сколько разных национальностей работают здесь, уйма! Так ведь просто: надо распустить меж них заразную — о, еще как! — вражду. Чтоб видеть и слышать не могли друг друга, чтоб дрались насмерть, мстили кровавой местью...»

Он приходит к твердому решению собрать воедино работающих на него «надежных людей», рассыпанных пока по разным участкам, и отвести их поглубже в тайгу, подальше от зорких чекистских глаз. Неспроста приехала в Березники московская комиссия, шалите, братцы чекисты! Смотреть испытания парового котла, да не только: скорее, наступить на хвост товарищу Сагайкину, поймать Сагайкина, упрятать его куда Макар телят не гонял. Не напрасно скрывают Крутанов и Хангильдян работу странной этой комиссии. Но береженого бог бережет, и пока не попали «надежные люди» в лапы ГПУ, пока не унюхали их московские ищейки, надо первым делом уводить ребят в тайгу; они еще не раз пригодятся. Где бы только жилье отыскать? Впрочем, теплые дни на дворе вселяют в него уверенность. Выкопают землянки, временно поживут в них, ничего, не сдохнут. А насчет продуктов уж он позаботится, это в его руках.

Всю ночь гудит паровой котел; приезжают одна за другой разделенные на две смены автомашины, бегут от света фар их по стенам пугливые тени. Где-то надрывается гармонь, и тягучий голос обливается горячей тоскою, Сагайкин, выбившись из сил, сомлев, проваливается в бредовые, кошмарные сны...

16

В уральскую тайгу пришла весна. Проспавшие всю зиму сосновые боры и не заметили, увлекшись солнечным сияньем и теплом парующей земли, как рядом с ними возникли уже первые заводы, цеха и вспомогательные хозяйства химического гиганта, выросла своя электростанция, поднялась водонапорная. На глазах изумленной тайги достраивались почти улицы Пятилетки и Индустриализации, каменные хоромы их стоят ровно и красиво. Да и в саму тайгу, жившую ранее сплошным темно-зеленым массивом, окутанную в голубые туманы, рождавшую бесконечно синие лесные дали, ворвались с пропискою навеки кирпичные красные трубы, поднимающие себя до середины высокого неба, трубы темные и железные, распарывающие его гладь узкими, черными чертами. И стало уж обычным видеть в тайге автомобили, бетономешалки и другие замысловатые по тем временам машины.