Ядро ореха

— Знаете, хлопцы, тут надо хитростью брать, — вмешивается Нефуш — Певчая Пташка, среди них самый молодой и, к слову сказать, самый болтливый. Может он молоть языком весь день и, что удивительно, не устает вовсе. — Их, начальников, сладенько надо обрабатывать, красно да бойко. Ты, душа моя, Мирсаит-абзый, впорхни туда жавороночком да залейся соловушкой, чтоб не язык у тебя, а мед да масло: пуговка, мол, дивная, начальничек-мотылек ты летошный, бяшечка-букашечка, — так и жарь с присказочкой, — найди, мол, начальничек, ты для нас местечко, чтоб работа ладная, не болото вязкое, пожалей детинушек, нам в болоте страшненько...

Артельщики дружно захохотали.

Ардуанов натянул сапоги с подковками, сатиновую рубашку, выходной, потертый уже малость пиджак и отправился в контору.

Артельщики проводили его с крепкой надеждой.

3

Рано еще над землею, почти засветло, но уже разносится в прохладном утре жизненный шум: падают гулко стволы дерев, и летит крепкая ругань курганских мужиков, погоняющих своих квелых коняжек; пестро одеты, в лаптях, в зипунах, кое-кто даже в грубо выдубленных полушубках, спешат по взгорку люди, торопятся бабы и девки в длинных платьях и сарафанах, сбившись в стайки, подымаются к строгановским амбарам — на завтрак; слышатся шутки, вскрики, хрипловатые чуть со сна смешки.

Солнце, поспевшее наконец выглянуть из-за леса, высвечивает развороченную ямами землю, не осыпавшуюся еще, с поваленных сосен серо-зеленую хвою, пожелтелые кроны берез.

В Старокурмашеве, видать, тоже осень. И березка, которая возле дома, надо думать, пожелтела уже... Как там у них с дровишками на зиму, успели ай нет? Получку свою отправил жене, это хорошо, себе осталось рублей пятнадцать всего, ну оно ничего, хватит. Велел прикупить лошадь какую, чтоб и недорого, да крепко. Без коняги и дом-то не хозяйство, пустое слово. Ежели подфартит малость, можно и телку еще на те деньги, вона... Глядишь — через пару годков корова на дворе. Старший сынка, Мирзанур, мать отписала, в школу, мол, ходит. В деревне теперь своя школа! Ну, стало быть, в этом годе и младшенькая, Кашифа, к учебе пристроится. Мирзанур-то четыре года ходил далеко, в соседнем селе учился. Нынче у себя будет, рад небось. Детишки, как подумать, вырастут пограмотней, нежели тятька их, надо им одежу справную ладить, будут тогда не хуже людей...

Мирсаит-абзый, .вдруг задохнувшись, ясно увидел перед собой четырнадцатилетнего сынишку и Кашифу, дочку девяти лет, ласковую, тихую, потом и мать их, Маугизу, бойкую на язычок, любящую детей до страсти.

Оглядывая задумчивыми еще глазами толпу новоприбывших, которая гомонила у конторы, прошел он вовнутрь. Перешагивая через корзины и мешки людей, на корточках томящихся у замшелых стенок, грузно, по коридору, миновал отдел кадров — там тоже было полным-полно мужиков, видно, прибывали они каждодневно. Ждут мужики документы, волнуются, лица их, заросшие колючей щетиною, взволнованны, но галдят довольно мирно пока, без особого крику, спрошают друг друга о деле:

— Пачпорт дали, што ль?

— Бяда! Отправют обратно, дык погнесся ведь от обиды!

— Но, гололобый, куды прешь?

— Закройсь, паршивец! Ить я тебе врежу по уху!

— Пашул вон! Что ты, не при царе Микулае, а то — врежу!

— Тише!

Мирсаит-абзый шел сквозь народ в коридоре решительно, дойдя же до кабинета начальника строительства, сильно взволновался. Снял с головы фуражку, постукал сапогами, сбивая пыль, которой не было, потоптался несколько, потом все же толкнул осторожно дверь...

— Можно ли?

Ответа ему не было, да и сам вопрос его потонул в шуме голосов, наполнивших большую комнату, оказалось, и здесь полно народу.

— Можно, что ли? — спросил он еще, остановясь у порога. Никто не услышал по-прежнему, и Ардуанов, кашлянув, обратился уже громче.

От стола, окруженного гомонящим людом, приподнялась чья-то голова. Потом показалась девушка с густыми черными волосами, уложенными в две косы, с бело-румяным, как спелое анисовое яблоко, лицом, выйдя из толпы, она подошла к Ардуанову.

— Не товарищ ли Ардуанов? — спросила и она, легко улыбаясь, чисто по-татарски.

Мирсаит-абзый посветлел враз сердцем, словно обласканный неожиданным теплом, улыбнулся навстречу.

— Я, дочка, я это. Сказывали, мол, будто вызывал кто-то. Правда ай нет?

— Да, да. Вам к восьми, пока еще рано, минут пятнадцать придется обождать. Потерпите чуть-чуть. Я сейчас сообщу Никифору Степановичу, хорошо? Вот, посидите на моем стуле... — она поставила перед ним с высокою спинкою стульчик, постукивая каблуками, пошла к двери в глубине комнаты.