Ягодка опять (СИ)

Кивает хмуро и засовывает телефон обратно в карман.

— Уже поздно громыхать громом и посверкивать молниями, Саш. Ты пойми, мне уже все равно — приказывал ты им это или нет. Просто убирайся отсюда и продолжай держаться от нас подальше. Как ты все это время и делал с успехом. Ты отношение свое ко мне и к мальчишке моему показал еще там, в том заброшенном лагере. И более чем наглядно. Хватит. Больше не хочу. И близко к моей семье не подходи! Я дала слово, что никогда и никому не расскажу о том, что сделал со мной Дима Шарыгин. Надо сказать, твои парни тогда действовали ловко, убеждая меня в этом. Те документики на одного их моих старших сыновей, которого с наркотиками в Гарварде прихватили, у себя хранишь? Или они в сейфе у этого твоего Георгия Федоровича?

По мере того, как высказываю все наболевшее, завожусь все больше. Сама не замечаю, что уже по сути перешла на крик. Осознаю собственную глупость только после того, как просыпается и принимается плакать Данька. Идиотка, разбудила и испугала к тому же… Хватаю его на руки и прижимаю к себе. Руки заметно дрожат. Данька, естественно, принимается реветь еще горше. Покормить бы его, так тут этот… Стоит, руки сжаты в кулаки, желваки на лице так и ходят.

— Надь! Я ничего не понимаю.

— Ну да! Спектакль «А царь-то и не знает» в разгаре?

— Какой еще, черт побери, спектакль?

Внезапно садится и утыкает в ладони лицо. Надо сказать, вид у него не очень. Больной откровенно у него вид. Лицо исхудало так, что кожа скулы обтянула… Ну и фиг с ним! Не интересно мне Сашино состояние и его причины тоже! Мне бы Даньку успокоить. Сажусь к незваному гостю спиной, спускаю с плеча бретельку и вкладываю открывшийся сосок мальчику в ротик. Вот так, мой славный. Кушай. И не бери ничего в голову. Пока еще ты это себе вполне можешь позволить…

В комнате тут же становится тихо. Данька у меня покушать не дурак. Сосет, старается, даже ручкой грудь поджимает, чтобы молочко бодрее давала. Таращит на меня свои голубые глазенки. Папины, блин. Я-то кареглазая… Поднимаю голову, когда на нас с Данькой падает тень.

— Я же сказала — убирайся.

— Надь. Я, раз уж так получилось, хотел бы объясниться.

— А не пробовал для этого просто поднять трубку и набрать несколько цифр?

Отводит взгляд от моей груди и ребенка. И меня сразу отпускает. Словно он этим своим взглядом как-то держал меня, что ли?

— Пробовал. Не получилось. Не знал, что тебе сказать.

Качаю головой.

— Спросил бы, как сына зовут, например.

— Это я и так знаю.

— Вот как?

— Надь. Я не понял, что ты там такое говорила про твоего старшего ребенка, про наркотики. Не ерничай. Просто расскажи и все. Поверь. Я на самом деле слышу обо всем этом в первый раз.

Пожимаю плечами и монотонным голосом пересказываю ему все обстоятельства. Вижу, как он на глазах звереет. Неужели действительно свита перестаралась?

— Я только попросил, слышишь, ПОПРОСИЛ, чтобы Димку по возможности лишний раз не поминали.

— Меня и попросили. Очень убедительно. А остальных просто купили. Чем еще объяснить такой приговор? Условный срок заказчику и два года колонии общего режима исполнителю… Еще, небось, через год и вовсе освободят. За хорошее поведение.

— Я не знал, Надь. Я правда ничего этого не знал.

— Был занят государственными делами?

— Болел я.

— Ух ты! Цари что — тоже болеют? Как простые смертные?

— Надь!

Замолкаю и утыкаюсь взглядом в Даньку. На замершего рядом Сашу смотреть просто не могу. Так хочется ему в морду дать, что даже ладони чешутся. Сначала кулаком по физиономии, чтобы на пол грохнулся, а после хорошенько по ребрам попинать. Сука. Как же я его сейчас ненавижу. Болел он! Как же… Тут притормаживаю. Болел? А ведь правда выглядит как оживший труп…

— Что с тобой приключилось-то? — все-таки любопытство мой главный порок. Непобедимый. Ну вот куда опять несет? Надо мне это знать, что ли?

— Еще одно покушение.

Вскидываю голову. Странно, никто из пишущей и снимающей братии ни о чем подобном не говорил…

— Опять стреляли?

— Нет, отравление. Какой-то дряни мне подсыпали во что-то.

Накатывает жалость. Но сразу остановиться и перестать ерничать не могу. Уж очень сильно он меня обидел.

— Пора стены в кабинете и в спальне на наличие полония проверять.

Усмехается в ответ совсем не весело. Скорее мрачно.

— Проверили. Пока чисто.

Черт. А он ведь все это серьезно.

— Кому ж ты так крепко дорогу перешел? Дима твой много мне чего порассказал, но на тебя покушался ведь не он…

— Не он. Проверили. И моих… Тех женщин, похоже, не он. Слишком много несостыковок…

Все-то они проверили! Вздыхаю и опять утыкаюсь взглядом в личико сына. Аккуратно перекладываю его к другой груди. И ему еды побольше и мне облегчение.

— Ты мне лучше скажи: зачем сюда-то приволокся? Уверен же теперь, что я врала, и ребенок не твой. Экспертиза, как никак!

Молчит. А меня внезапно осеняет.

— Ты что же это — жалеешь, что не твой? Хотел бы, чтобы было иначе?

Смущенно отводит взгляд и кивает.

— Тогда просто срежь с себя клок волос и дай мне. Или на ватку какую-нибудь плюнь.

— Зачем?