Ягодное лето

– Это была моя комната, – шептала Стефания, всматриваясь в очередную фотографию. Она не верила собственным глазам, что поместье до сих пор цело, что его не сровняли с землей, что в парке до сих пор растут деревья, по которым она лазила в детстве, что уцелела башенка и ее любимая комнатка под самой крышей, – та самая, которую выбрала себе Габрыся.

– Я тебе ее уступаю. Пожалуйста, – Габриэла подала тете фотографию, словно символически возвращая принадлежащую ей собственность.

Стефания хотела было запротестовать, зная, что Габрысе эта комнатка нравится так же сильно, как и ей, но… не могла. Это было бы неискренне, потому что очень, очень, больше всего на свете она хотела вернуться именно в эту комнату, которая когда-то была целым миром для нее. Поэтому она приняла подарок, в душе благодаря Господа Бога и всех святых за то, что оформила дарственную на Габрысю, вместо того чтобы продать имение.

Она снова разглядывала фотографии. И нахлынули воспоминания. Улыбнувшись одному из них, она украдкой бросила взгляд на часы.

Через пару минут раздался звонок в дверь, и Стефания с таинственной улыбкой исчезла в коридоре, чтобы через мгновение появиться снова. Но она была не одна.

Габрыся подняла голову, чтобы поздороваться с незнакомцем. Высокий, худой мужчина, примерно одного со Стефанией возраста, с густыми седыми волосами, зачесанными назад, и быстрым, острым взглядом серых глаз, держащийся очень прямо – ни дать ни взять генерал в отставке! – взял Габрысину руку с удивительной нежностью.

– Доченька, милая, – начала Стефания дрожащим от волнения голосом, – позволь тебе представить: это Габриэль. Мой муж.

Только благодаря тому, что мужчина держал ее за руку, она не рухнула на пол – ноги у нее подкосились.

– Не могу поверить, – прошептала она непослушными губами.

– Так я тоже не верила сначала, – засмеялась Стефания.

– Но… как? Когда?!

– Позавчера позвонил мне пан Тадеуш, ну тот, с метаморфоз, и спросил, может ли он подъехать и снять меня на камеру. Ну, мол, надо сделать короткий репортаж о том, как ты справляешься с популярностью и какая у тебя теперь новая жизнь. Я согласилась без колебаний, и он пришел. Но не один. А с Роджером Барлетом, который и оказался моим дорогим Габриэлем. Он, оказывается, смотрел твое выступление, узнал самого себя на фотографии и написал на телевидение письмо, в котором просил организовать встречу со мной. Пан Тадеуш пригласил его в Варшаву и придумал сделать мне вот такой сюрприз. Наверно, надо было тебе еще вчера позвонить и все рассказать, но я подумала, что будет лучше, если ты сразу увидишь этого мужчину собственными глазами.

Габрыся, вытирая слезы, могла только кивать в такт каждому слову тети – говорить она не могла, язык отказывался слушаться. Пожилой мужчина держал руки девушки в своих ладонях, а когда Стефания закончила, расцеловал и прижал к груди плачущую от счастья Габрысю.

Они сидели до поздней ночи над чашками с давно остывшим чаем, и чудом нашедшийся Габриэль, ныне Роджер Барлет, рассказывал им историю своей жизни.

Немцы схватили Габриэля, командира остатков взвода знаменитого «Черного батальона», во время боя за черняховский дом. Откуда-то с крыши стрелял снайпер, смертельно точный. Габриэль пытался снять его, для этого ему пришлось пробежать почти целую улицу, представляя собой удобную мишень. Посередине пути его подстрелили, он упал на залитую кровью варшавскую брусчатку и больше уже не встал: безостановочный пулеметный огонь, не умолкающий ни на минуту, не давал ему шансов ни идти вперед, ни вернуться назад.

Габриэль, тяжело раненный, голова которого представляла собой практически одну большую рану, ничего не мог сделать. Разве что сорвать с рукава повязку, которая для поляка, попавшего в плен, была меткой смерти. Законы человечности и цивилизации теперь не действовали: ему одинаково грозила опасность и со стороны немцев, и со стороны украинских националистов, и со стороны русских – повстанцу в любом случае грозила смерть, в чьи бы руки он ни попал.

Эту повязку потом отдали Стефании – и это была ее единственная память о пропавшем муже.

Габриэля, который находился без сознания, нашли немцы. Не в силах разобраться, кто это – «польский бандит» или свой, ведь опознавательных знаков на нем никаких не было, они доставили его в госпиталь, где он и провалялся до самого конца восстания и выхода немецких войск из города.