Ягоды бабьего лета

— Мне к Димону надо, мам! Переписать кое-что. А то отдаст кассету кому-нибудь, потом не дождешься. Ну, я пошел. А ты лечись. Хорошо?

Через час приехала Мария Владимировна.

— Так и знала, что твои мужики бросят тебя одну-одинешеньку. Охо-хо! Засранцы они у тебя, вот кто!

Кряхтя и охая, она пошла на кухню, сварила клюквенный морс и напоила им Любу. Потом открыла дверь медсестре, пришедшей сделать укол. А когда Люба уснула, сидела с ней у изголовья, осторожно промокая салфеткой выступившую испарину. Так и выходила старая мать свое несчастное великовозрастное дитя. А уж после слегла сама, да так основательно, что пришлось ее везти на «неотложке» в больницу под капельницей.

Люба вздрогнула от неожиданно прозвучавшего голоса над самой головой: «У вас свободно?» Она подняла глаза и приветливо улыбнулась пожилой женщине с большой сумкой-коляской в руке.

— Да-да. Пожалуйста.

Женщина села рядом с Любой, пристроив возле ног свою сумку, набитую доверху яблоками.

— Вот… С дачи еду, — завела она обычный для пассажиров электрички разговор. — Компот сварю на зиму. А мужу яблочный пирог испеку. Все мужчины с мясом пироги любят или с рыбой, а моему — с яблоками подавай. Ребенок малый, да и только!

Она тихонько смеялась мелким смешком, отчего на ее загорелом круглом лице обозначились многочисленные морщинки. По всему было видно, что она любит своего «малого ребенка» и на дачу за яблоками ездила ради него.

— Мне соседка по даче посоветовала в яблочное варенье рябины добавить. Рвать ее надо после первых заморозков, когда она обмякнет и слаще станет, — продолжала говорить женщина мягким, грудным голосом.

— И я варю с рябиной, — ответила Люба, чтобы как-то поддержать разговор.

— И вкусно?

— Мне нравится. Оно такое… слегка с горчинкой получается, и по цвету нежно-розовое.

— Надо попробовать. В другой раз поеду — нарву рябины. У нас за участком сразу лес начинается, там чего хочешь нарвать можно. И калина, и рябина, и черемуха растет…

Женщина умолкла и стала смотреть в вагонное окно. На ее лице так и осталось добродушно-ласковое выражение, с которым она говорила о муже и его любимом яблочном пироге.

Люба с завистью посмотрела на эту немолодую и не очень красивую женщину, полную, с натруженными руками, безмятежную в своем тихом счастье, и ей нестерпимо захотелось заплакать, закричать на весь вагон, но она сдержалась и вновь ушла в свои воспоминания.

А что любил Игорь? Что было его кулинарным пристрастием? Люба задумалась, перебирая одно за другим блюда, которые готовила сама, и те, что они заказывали в ресторанах, но какого-то особенного, такого, как этот «яблочный пирог», не могла выделить. Хотя нет! Как же она забыла? А селедка «в шубе», по выражению Игоря! Да, да! Селедка под тяжелым грузом вареных овощей, щедро политых майонезом. Обязательная закуска на всех домашних вечеринках. И даже в гостях за столом он тянулся в первую очередь к тарелке со свекольной горкой, внутри которой находилось такое аппетитное селедочное филе. Правда, в последние годы их совместной жизни, когда появилась новая традиция отмечать дни рождения в ресторане, никакой селедки «под шубой» в меню не было. Однажды официант презрительно фыркнул на вопрос об этом блюде, мол, закусок из прошлого кухня не готовит. И предложил на выбор ряд салатов с мудреными названиями.

«Закуски из прошлого»… Этого официанта, наверное, и в проекте не было, когда готовились все эти закуски, изобретенные в условиях тотального дефицита, когда народ не был искушен в японских, французских и прочих изысках.

Люба вспомнила их первый год после свадьбы. Они жили в общежитии, так как принципиально не хотели быть под крылом родителей. Да и где там было жить? У Любиных родителей маленькая двухкомнатная квартира с совмещенным санузлом, у матери Игоря и того хуже — однокомнатная в двухэтажном деревянном доме, построенном еще до войны, на самой окраине, откуда на работу ездить пришлось бы по два часа. СМУ, в котором после института работал Игорь, выделило молодоженам комнату в старой, обшарпанной общаге. Они были рады своему первому жилью и не обращали внимания на щелястый, давно не крашенный пол, на жуткий холод зимой из-за плохо пригнанных рам, на шумных соседей, до утра хлопавших дверями, бренчавших на гитаре или врубавших на полную мощь телевизор. Люба, помыв после ужина посуду и умывшись сама, дрожа от холода, скидывала с себя старенький лыжный костюм и с ледяными руками и ногами забиралась к Игорю под одеяло. Его тепла хватало на двоих. Припав к нему всем телом, она чувствовала, как от него идет горячая волна, и смеялась повторяющейся каждый раз шутке:

— В стародавние времена тебя бы опускали в молоко, чтобы оно не прокисло.

Или был второй вариант:

— Ой, смертушка моя пришла! Где косу-то оставила?