Ягоды страсти, ягоды смерти

Мама родная, она так наивно, чуть ли не по-детски, вглядывалась в лицо Даши в надежде на ее помощь, что последнее раздражение Даши исчезло. На таких грех обижаться!

– Он, Ева, сказал, что завел себе другую...

На глазах Даши блеснули непрошеные слезы. Ева вдруг придвинулась к ней, обвила ее плечи рукой.

– Ну ладно тебе, не плачь... Слышь, Дашутка, не плачь... Если тебя может это утешить, то он не ко мне... Не знаю, к кому уж...

Даше очень хотелось сбросить ее руку. Но неожиданно Ева встрепенулась, выпрямилась и сама руку убрала.

– Не верь, Дашутка! Не может этого быть! Владик не бл...дун! Он не мог тебя бросить ради другой!

Даша посмотрела на нее с изумлением. Ева изо всех сил сейчас старалась поддержать ее, Дашу, свою соперницу!

Ей вдруг сделалось отчаянно стыдно. Какое она имела право так жестоко, так примитивно судить эту женщину? Да на основании чего? Что вкуса Еве недоставало?! Какая ерунда! Зато ей благородства достало сочувствовать своей сопернице! Тогда как Даша увязла в мелочных и безжалостных оценках, недостойных интеллигентного человека, коим она всегда себя почитала!

– Он мог бы тебя бросить, я как раз этого не исключаю, ты слишком сложная, – продолжала Ева раздумчиво, – но чтобы он параллельно завел роман? Не, Дашутка, он не такой! Тут какая-то фенечка... Что-то хитрое, – интерес какой-то у него в этом деле! Или скорее кто-то его накрутил! Ты мне верь, я чувствую такие вещи! Это там кто-то, на новой его работе! Надо будет разузнать, кто там да что... Может, какая-нибудь горничная в доме у ББ? Хотя зачем ему, коль у него уже была ты?

Даша не поняла, куда метила Ева. Сравнила ли она Дашу, филолога, с горничной? По признаку социального положения, измеряемого зарплатой?

Но спрашивать она не стала. У Евы своя система ценностей, и бесполезно в них вникать: они все равно будут Даше чужды.

– Тут что-то другое, нутром чую, – продолжала Ева. – Ты, Дашутка, не нюнься пока, я постараюсь разузнать, кто Владику мозги накрутил, у меня есть связи! А между собой мы потом разбираться будем!

Даша уже ничего не понимала. Минуту назад она приписала Еве благородство сочувствия, – но теперь, кажется, выяснялось, что Ева просто пытается сократить количество соперниц? В связи с чем временно берет в союзницы Дашу?

Так и не найдя ответа на этот глубоко психологический вопрос, Даша лишь молча кивнула в ответ.

– Я тебе позвоню завтра, – закончила Ева свой спич. – Надеюсь, что разведаю кое-что к завтрему...

* * *

После разговора с Дашей Влад не находил себе места. Вернее, место он себе нашел: на кровати. Лежал и смотрел в потолок. А вот душа его...

Вот как странно устроена душа: никак не мог он смириться с теми словами, которые сказал Даше! Хотя ведь знал он – знал твердо! – что сказал ей самые лучшие, самые правильные слова в данной ситуации...

Но он знал, как больно ей сделал. И свербело у него внутри, словно в него вонзилась, куда-то в подвздошье, с воем и визгом дрель.

* * *

Влад мучительно искал выход. Он не хотел смириться с мыслью, что выхода не существует! Он едва не кинулся к Борису Аркадьевичу... Но вовремя остановился: если он скажет Борису Аркадьевичу правду, тот может Влада быстро уволить, чтобы избавиться от потенциальной угрозы... И тогда Даша умрет!

Кроме того, теперь ясно: они следят за Борисом Аркадьевичем, они знают, что и как устроено в его доме... Если Влад хозяину проговорится, тот примет дополнительные меры для своей безопасности. И они это увидят. И все поймут. И тогда они Дашу...

Влад забурился в Интернет, принялся читать криминальную хронику, чего с ним раньше не случалось. Вдруг где-то мелькнет рассказ о том, как кто-то выкрутился, ушел от шантажа!

Но чтение не принесло ему никакой подсказки. Из проглоченной им информации следовало ровно то, что он и без этих статей понимал: как только Влад выполнит задание (если выполнит!) то его самого уберут! Так происходило в этой криминальной хронике практически всегда... И обещание собственного бара – это обещание для лохов! Коим Влад, без сомнения, являлся в глазах «Благодетеля» и тех, кто стоит за ним!

Смерть, со всей очевидностью, выпадала ему в любом случае.

Он снова запоздало и бесполезно пожалел о столь бездумно принятом им предложении.

А мог бы жизнь просвистать скворцом,
Заесть ореховым пирогом...
Да, видно, нельзя никак.

Тело его изнемогало и болело от ласки – она была предназначена Даше, но не могла дойти до нее, отчего разрывала его на части. Он гладил и целовал скудную подушку в комнатке, которую отвели ему в доме хозяина, словно пытался передать через нее свою любовь Даше...