Яик уходит в море

   Он легко вымахнул, как рыбина, на свободное место, встретил будару, легко в нее вскинулся и уселся по-хозяйски на корму:

   - С Богом, ребятушки. Аида, вваливай!

   Василист запутался среди других будар. Он плыл в компании с Астраханкиными и греб на пару с молодым Евстафием. Их оттирали несколько раз с быстринки в заводь, к берегу и никак не давали выйти на стремнину. Евстафий кричал, ругался, плевался. Но что значили сегодня все человеческие слова? Кто думал и считался с интересами соседей? Легкая трубная, из ветлы будара застряла в частоколе чужих весел. Тогда Василист решительно бросил на борта свои весла и шагнул в воду. Ухватил будару за нос, вплавь повел ее поперек реки, расталкивая другие лодки. Его пихали веслами в спину, он окунался с головой и, отфыркиваясь, плыл дальше. Ноздри его сходились и раздувались в гневе. Он ненавидел всех встречавшихся ему на пути... За бударами, уносимые течением, плыли десятки малиновых картузов и папах. Рыбаки теряли головы...

   Невероятному людскому гвалту с Бухарской стороны отозвался такой же невообразимый гомон птиц. Стаи чаек, рыболовок, бакланов, ворон поднялись с берегов и в беспорядке закружились над рекою. Звонкие их стоны ударяли в небо и дождем сыпались на головы людей. Но люди не слышали птиц, как не замечали собственных криков, сопенья, кряхтенья и вздохов. Совсем высоко, потонув в голубом, кружились хищники. Они казались величавыми и бескорыстными зрителями рыболовства. Их было сейчас в воздухе не меньше, чем рыбаков на реке. Здесь смешались в одну стаю узорнокрылые беркуты, мелкая коричневая пустельга, тяжелые белохвостые орлы, пестрые ястребы, белесые скопы, нелепые грифы и стройные луни. Из гущи дерев, из-за мшистых корневищ по обрывам реки на казаков жадно и зло глядели пухлые совы и мохнатые филины...

   Все будары теперь уже на воде, мчатся вниз по Уралу. На яру толпятся разряженные казачки, босоногие ребята, еще не доросшие до плавни, и старики, уже навсегда выбывшие из рыболовного строя. С завистью и восторгом глядят они вслед Войску. Сверкающая от солнца, широкая лента реки версты на три покрыта цветными узкими бударами. Они живые, эти легкие челноки, и люди кажутся лишь их придатками, а весла - настоящими крыльями. Как свободно и быстро подаются они вперед, скользя по взбудораженному лону вод!

   Богатырского вида коренастый глубокий старик, житель Сахарновской станицы, в исступлении кричит в спины бегущим казакам (его впервые сыновья не взяли на плавню):

   - Поклонитесь от Дорофеича всем плавенным рубежам и ятовям! Всем, вплоть до Гурьевской на взморьи. Уж меня-то они помнят! Поцерпал я из них рыбицы, поцерпал!

   Старик опускается на яр, словно хочет ползти в воду, но тут же бессильно оседает и начинает громко сморкаться в красный полосатый платок. Увидав внизу приятеля-старика взмахивает платком, как флагом:

   - Эх, Микандра Власич, кончина пришла. Теперь дело наше мокрое, - не высекает...

   Передовая линия плавенных депутатов уже уходила за лес. Все в синих и черных мундирах-черкесках, ярко выступающих на белых бударах, они, казалось, сами бежали по воде, опираясь на весла. Луша уставилась на милую, такую знакомую ей спину кормовщика в бударе атамана и не могла отвести от нее взгляда. Эта лодка первой скатилась за синий выступ леса. У Луши по лицу бродит рассеянная улыбка, а на глазах выступили слезы. Как хочется ей полететь туда же, как полетела за казаками вот эта крошечная, золотисто-синяя пичужка-зимородок, неожиданно вспорхнувшая из-под яра и так прямо и нежно начертившая по реке свой тонкий путь! Подняться бы, оторваться от земли и унестись вслед за казаками, забыв обо всем на свете, кроме этой чудесной голубой дороги к морю!..

   Стой, казак и дочь моя!

   Слушайся совета,

   Ведь казаки все уйдут, -

   Вспомнишь поздно это!..

   За первой лодкой, падая в светлую пропасть реки, быстро уходят и другие. Казаки все азартнее ударяют веслами. Нельзя отставать от атамана! Эх, первым бы завести ярыгу на ятови, подымая сонных, икряных осетров!

   Как горят у всех глаза, каким жадным восторгом отливаются они!