Яйцо птицы Сирин

— Машка в Москве на Сретенке.

— В монастыре кается.

— С нами ехать забоялась.

Короче, разговор удался. Курлята отключился в ялике от обилия пережитого и испитого. А Пан задумался. Вариантов веры и действий у него было три.

1. Курлята подослан, все врет. Никакой в лодке не царь, а в лучшем случае — убийца одного Ермака. В худшем — такой же дурильщик, чтобы всю банду повязать. Тогда надо кричать тревогу. Но погодим пока. Рассмотрим другие варианты.

2. В лодке — царь или царев человек с заданием Ермаку. Но про Машку-заваляшку — ложь для отвода глаз. Смысл брехни — скрыть цель похода, сказочку детскую нам подсунуть. Чтобы мы, как дураки, птичек ловили, а там, небось, золотая гора. Или алмазная. За меньшим царь из Москвы не поднимется. Тогда надо помалкивать, кумекать, с братьями толковать.

3. Все правда. Типа новгородской были про Садко, Птицу Феникс, слонов-елефантов, алмазы пламенны. Только садковские дела не в Африке с Индиями оказались, а тут, у нас, за Камнем. Тоже надо молчать, думу думать.

Солнце, тем временем, клонилось к Волге. По ходу его и по здравомыслию новгородскому, Никита тоже стал склоняться к первому варианту. «Ну, какой тебе, Никита, тут царь? Твой царь в висельном указе титулован, за родного нашего Васю Перепелицына, за поганцев ногайских расписан!».

Встал Никита. Вытащил ножик острый, подошел к курлятьевской лодке. Примерился, с какого боку брату-боярину ловчей горло перехватить.

Совсем завечерело. Низкое солнце освещало лицо князя Лариона, спящего с мучительной гримасой. Снилось Лариону, что везут его в Москву, режут язык основательно. И основание это отделяется вместе с головой. Тогда голову хоронят отдельно — в Успенском соборе, среди митрополитов, а туловище — отдельно — в Архангельском, среди царей. От такого ужаса захотелось Лариону кричать. Открыл он рот, а языка-то нету!..

А Никита как раз склонился над Ларионом. Тут Ларион открыл рот, а языка-то почти нету! Рубец багровый, первой свежести — недельной давности — есть! Да и кандалы кожу до крови протерли очень натурально! Не врал безъязыкий!

Решил Никита пока не кричать. Посудить-порядить, подумать, семь раз отмерить, один раз отрезать. Но уж окончательно. Как язык...

Ну что, интересный разговор мы подслушали? То-то!

А у царя с Ермаком все обычно получилось, как мы и предполагали. Царь прямо в лоб сказал, что он царь. Кондинских, удорских и обдорских своих достоинств извлекать не стал. Они и так всему свету наглядны. Царь говорил, конечно, не такими обрывками, как Курлята, но тоже очень конкретно. Его стенограмма более понятной получилась.

— Рассказал царь про Птицу.

— Что нужно ее поймать и привезть в Москву до холодов.

— Птица ловится там-то и там-то. Так-то и так-то. Приманку дадим.

— Назад везется в клетке из сплава освященной колокольной меди и драгоценных, но тоже освященных металлов. Клетка прилагается.

— По дороге кормится Птица так-то и тем-то, на ночь укрывается, на заре выгуливается, не покидая клетку.

— Песни птицы никто попусту не слушает, брехне ее, буде разговорится, не верит.

— Птица нужна царю для услады. Сильно я, Ермоша, люблю домашних птиц, и «ум-ца, ум-ца, ум-ца-ца молоденьких девиц».

— За Птицу Ермак получит какое хочет достоинство, в роду и потомстве будет писаться с «вичем».

— Тимофеевичем? Ну, значит, Тимофеевичем.

— Еще получит, чего душа желает.

— Сибирскую Дорогу? Это что за зверь такой? Типа Сибирского воеводства? Получишь воеводство.

— Что так легко соглашаюсь? А чего мне для слуги верного воеводства жалеть? Сибирь-то моя останется! Ты только меня вместе с нею не продай. А то я Лариошку Курлятьева, вражьего выродка в окольничьих пригрел, и что в ответ? Измена черная. Сидит теперь в цепях. Без языка.

— Ага, теперь поверил! Он без языка, значит, я — царь? Логично.

— Ребят твоих могу и помиловать. Как заслужат. Тогда имена их узнаем, в чины произведем, расстригу — в епископы. Себе сейчас оставлю вашего хозяина Семена Строганова. Он мне на Москве нужен. И гада безъязычного взад вертай.

— И будь здоров! Ярмак.

Царь отчалил по течению. Руль его ялика резко вывернулся ручкой влево, и лодочка кособоким каким-то чертом понеслась сначала на середину Волги, потом — против течения. Прыгнула через стрежень и растворилась в вечерней мгле. Вопреки всем законам гидродинамики.

Ермак тяжко вздохнул и погреб не спеша на камский плес.

Глава 15 1581 Камское устье Совет атаманов

Ночевали отдельно. Царский шатер стоял на высоком правом берегу Волги, на остроносом мысу против Камского устья. Казачьи костры горели до утра на песчаной косе, завершающей камский берег. Долго не спали в эту ночь люди «черные» и люди «белые». И самый «белый» из «белых» стоял одиноко на крутом берегу. Царь Иван смотрел на восток и думал какую-то свою, одинокую думу. Даже Бес не смел его беспокоить.

Взошла Луна. Ее дорожка смешалась с дрожащими отражениями огней на казачьем берегу. Казалось, речное братство нацелило огненный клинок в сердце царя.