Яйцо птицы Сирин

— Птица Сирин, как дева крылата.
Поглядит на тебя — залюбуешься,
Запоет тебе — задивуешься,
А крылом взмахнет — за собой сведет...
— Как русалка?
— Как русалка.
— А друга-то птица — Алконост.
Как падут на Русь годы грозные,
Да найдут на град люди черные,
Да нахлынут на брег воды темные,
Да и муж жену побивать начнет,
То снесет Алконост яйцо малое,
Яйцо малое — золоченое.
И зароет яйцо да под горенку,
Да под лесенку и под спаленку,
Так и муж с женой поцелуются,
Помилуются да помирятся,
Не на шесть часов — на шесть месяцев,
На шесть месяцев со неделею.
А зароет яйцо во сырой песок,
Во сырой песок моря бурного,
Так и море то успокоится,
Успокоится да разгладится,
И уляжется не на шесть недель,
А на шесть годков с половиною.
А зароет яйцо посередь двора,
Да у терема государева,
Так минует Русь лихо черное,
Не на век минет, а на шесть веков!..

— Не хватит яиц, — сонным голосом пробормотал Ваня.

— Как, не хватит? — встрепенулась Аграфена.

— На всех не хватит, — на мужа, на жену, на море, на царя, на Русь, на меня да на тебя. Или тебе не нужно?

— Нужно, сударь, нужно! — задумалась девушка, пришлось ее в бок толкнуть:

— А Гамаюн?

— Гамаюн птица веселая, про нее на ночь сказывать нельзя, не уснешь.

— Ну, скажи, хоть немножко, как ее вызвать?

— Ее не зовут. Она на Руси всегда рядом, невидимо летает. Как где выпьют меда сыченого да вина зеленого, так и запоют да запляшут. Это Гамаюн чудит. Он и пьяного развеселит и трезвого обнадежит. Пока Гамаюн по-над Русью летит, земля наша стоит. Стоит, не клонится.

Глава 1 1547 Москва Бесы

Государь и великий князь всея Руси… — тут бы следовало привести полный его титул, но этим мы займемся позже, сейчас недосуг, — Иван IV Васильевич был одержим. Одержим — не идеей мировой революции, не любовью к нотр-дамской проститутке, а обычными, родными нашими, православными бесами.

Если отцы святые прочтут, паче чаянья, эти строки, надеюсь, они не очень-то обидятся на меня. Ведь не может Бог быть православным, а Бес при нем, наоборот, католическим? Должна соблюдаться диалектическая пара? Наши бесы честно выслужили себе место в российской соборности. Можно сказать, они вынесли на своих щетинистых плечах все наши колымские плевки и надругательства, таскали для нас каштаны из адского криворожского огня, упирались рогом на безбожных бамовских новостройках, прочерчивали остроносыми копытами генеральную линию, вытягивали по ней длинным хвостом наш паровоз в направлении коммуны небесной и затыкали свиным рылом прорехи нашей нравственности.

Таковыми патриотическими ликами наполнялись дни и ночи великого царя.

Бесов было двое. Бес Большой и Бес Мелкий. Далее мы будем иногда прибегать к сокращениям ББ и МБ, чтобы не сбивать с ритма нашу прозу, которая так же обязана подчиняться некоему размеру, как и поэзия.

Иван не сразу олицетворил, не враз опознал своих бесов. Поначалу непонятно было, кто толкает его под локоть сбросить кошку с кремлевской стены или громить с замоскворецким хулиганьем еврейские лавки в Китай-городе. Думали, это — от избытка детской энергии. Когда ночной страх ледяной вилкой ковырял детское сердечко Вани, и гусиная кожа до судорог стягивала живот, считалось, что это нянька Аграфена виновата со своими сказками.

Ну, и время тогда беспокойное было, могли бояре Ивана совсем извести. Тоже было чего бояться и от чего чудить.

Но вот, наконец, венчаясь на царство в январе 1547 года, Иван проговорил в Успенском соборе что-то об избавлении от лукавого и оставлении нам грехов наших. Тут сразу и началось. Весной непонятно почему, но уж не по Божьей воле! — оторвался в нижней звоннице Ивана Великого и лопнул от удара большой кремлевский колокол. 21 июня загорелась вся Москва. И не лачуги задымили убогие, не пьянь в кабаке коптилку сальную опрокинула, а вспыхнула сама собой на глазах у богомольной публики маковка главного на Руси, венчального Успенского собора. Запылало все вокруг. За огнем пришел бунт, узналось о колдовстве, и толпа обступила пристанище царя-погорельца на Воробьевых горах. Стали права качать, грубить, грозиться. Иван оцепенел. Детский ужас восстал из небытия и заскреб когтями по стеклу его памяти. Казалось, выхода нет. Сейчас эти черные, злобные люди поднимут парня на вилы, порвут на куски.