Яйцо птицы Сирин

Это он запудрил мозги митрополиту Дионисию и подстроил отпущение царских грехов хладному телу мученика Курляты и его татаро-монгольской голове. Теперь в гуманитарных сферах числилось, что покойник амнистирован с одной стороны, за отрывание крылышек бабочкам-капустницам, а с другой, — за сожжение живьем великокняжеской семьи и владыки Митрофана с клиром во Владимирской Богородичной церкви в феврале 1238 года. И далее именно Мелкий организовал подкидному телу похороны по высшему московскому разряду — среди царей земли Русской. Это стало высшим «архангельским» достижением Мелкого Беса.

Сей рекорд блатного ритуального обслуживания не перекрыт до сих пор, и нам, сторонникам возрождения российской обрядности, остается надеяться на то, что прочитав эту книгу, московская братва подтянет ресурсы и надыбает коны к МБ, который — я точно знаю! — не оставляет нас своей заботой и повседневно присутствует средь башен, звезд и крестов. Тогда историческая справедливость восторжествует, демократия расцветет развесистым цветком, и Архангельский погост будет наконец предоставлен в распоряжение свободных (на кошелек) граждан великого города.

2. Вторая причина архангельского безмолвия подозревалась в том, что бесовская суетня стала омерзительна Богу, и он отвратил светлый лик от Москвы в преддверии своего главного праздника.

3. И самое страшное предположение, почему Бога не было с Иваном в эту последнюю ночь (его даже сейчас, через 400 с лишним лет страшновато произносить вслух, — но мы шепотом): Бога не было с Иваном в 1584 году, потому что его (Бога, а не Ивана) не было и ранее — от начала русских лет, и не будет далее — до скончания их!..

Но давайте не будем о грустном. Пусть лучше Бог есть. Примем за истину бюрократическую гипотезу №1 и поспешим за тележным обозом, который без колесного скрипа, копытного цока, извозного мата вытянулся из Кремля через Боровицкие ворота, соскользнул с горки, протащился вдоль реки и, преодолев ненадежный деревянный мост, заскрипел вверх к Воробьевым горам, прочь от восходящего солнца.

А чего это он заскрипел? Да оттого, что ветер над весенней рекой развеял багровый смрад, уши у честного люда московского отложило, собаки завыли на выскочившую луну, спросонья ударил колокол, и петухи заорали, как резаные. Впрочем, почему «как»? Некоторым из петушиного сословия в натуре горло перехватили к пасхальному разговенью!

Но как орать с перерезанным горлом?

А не наше это дело.

Москве видней...

На Поклонной горе остановились поправить упряжь одной из гробовых телег.

Мелкий влез на гроб, скрестил руки на груди и смотрел на покинутый город с победным видом. Даже пятачок у него загнулся и стал похож на корсиканский клюв.

Бес всматривался в рассветный Кремль, дымные пригороды, изгибы реки. Хотелось петь или хотя бы стихи декламировать. И Мелкий начал:

Москва, Москва! Твои колокола
Бесстыдно обнажились догола,
Великий пост им больше не помеха
Добиться театрального успеха.
Сейчас они, зияя пустотой,
Ударят над обителью святой,
И возвестят пришествие Иуды.
И надо нам быстрей валить отсюда!

Лошади поняли Мелкого буквально, дернули телегу, обоз тронулся, пошел быстрее. МБ от рывка шлепнулся на гроб, уселся на него верхом, но задом наперед, да так и поехал, по-прежнему обращаясь к оставляемой Москве.

Теперь кони поскакали. Пришлось Мелкому укоротить размер и ускорить ритм стихосложения. Он перешел к обзору внутриполитической ситуации:

Судья на добро отвечает добром,
Палач обессилел взмахнуть топором,
Короны не сносит безумное темя.
Такое спокойное, Смутное Время!

Наконец, поэт потерял город из виду и умолк. Обоз потянулся через леса на юго-запад.

В караване шли шесть телег с гробами, карета бывшего царя Ивана, крытый возок ведьмы Марьи и пара колымаг с дорожными припасами. Впереди и позади повозок резво поспешали породистые кони без всадников. По крайней мере, никого в их седлах видно не было.

Главнокомандующий персонального транспорта не имел. Иногда он ехал с Иваном, щупал пульс нездорового человека, прислушивался к его хрипам и вздохам. Иногда — перескакивал в ландо к Марье, щекотал ее, смешил историями из античной жизни, пытался учить «деву» греческому языку: «Какая же ты, Машка, монашка? — «святолепного словоистечения» не чуешь!».

На кратких остановках Марья пересаживалась к Ивану, и Мелкий ехал в ее каретке один. Он откидывался на меховом сидении и меланхолически рассуждал вслух, глядя в окно.