Яхта: история с рассуждениями

Чирикнул мобильник, приняв sms. Олег вздрогнул от неожиданности. Попросил кофе у стюарда. Персонал говорил по-русски, но это не имело значения. От музыки навернулись слезы, и он непроизвольно поправил солнцезащитные очки. Олег был сильный, напористый, с четкими целями, знающий, как прийти к ним первым и великодушно отплатить по заслугам всем, кто в этом помогал. Ровно столько, насколько каждый тянул. Отчасти поэтому не любил женщин не своего круга. Но сказать, что его круг определялся почтовым индексом проживания, машиной, шмотьем и преференциями в провождении уик-эндов или культурными пристрастиями, тоже было нельзя. В России живут люди, рожденные в СССР, и его время – жить с ними, и сам он такой. По-настоящему думать и читать, понимая, можно было научиться и по марксизму. От образования и проблемы-то начались, а потом его же – сначала костер, а позднее тлеющие угли – поливали холодной водой подкупленные умники девяностых. Но и пожарные нашлись. Олег был одним из них, наверное, сам того не подозревая. И его друзья и приятели. Независимо от того, чем они занимались. Глупо было бы назвать это национальной идеей, скорее это нормальное позитивное мышление, а оно глобально. Нельзя вытравливать нации. Даже если очень хочется дешевого сырья и новых рынков. У Олега были английские друзья, французские, арабские, американские, китайские, шведские, австралийские, мужчины, женщины. Расстояния – физические и информационные – стремительно уменьшались, культуры смешивались, менялся климат, людей становилось все больше и больше, болезни не отступали. Появилось странное, едва уловимое ощущение новых смыслов и образов, нового интеллекта и каких-то других материализованных знаний, как будто высший разум понял, что пора вмешаться и немного влить мозгов своим разгулявшимся деткам, а то лавочку придется закрывать и гасить свет. Будет ли последняя попытка перед Страшным судом? Перед Христовым пришествием, когда он спустится на землю и будет всех судить. Живых и мертвых. И мертвых? Всех тех, кто не слышал? Не видел или не хотел видеть новой истины? Кто не верил в четвертое измерение, в то, что вне биосферы – воды, суши и воздуха? Кто даже не слушал! О прорыве к Богу, к новым энергиям, к здоровью и изобилию? Слово «изобилие» напомнило программу Коммунистической партии Советского Союза. Олег вспомнил Порфирия Степановича Сушкина, полунормального профессора, читавшего им научный коммунизм в университете, зашлакованного материалистическими доктринами, заплутавшего в своей лопнувшей утопии построения нового общества, уже не агрессивного, тихо читавшего из года в год повторяющийся курс об общественных орудиях производства, о равном распределении продуктов труда, об отсутствии эксплуатации, о равных правах в потреблении, о новом сознании и новом человеке. Но ведь о социализме как таковом задумывались и Платон, и Томас Мор, и Томазо Кампанелла, и Франсуа Бабеф, и наконец Карл Маркс, счастливчик. Само понятие «социалистическое рабочее движение» – это что такое? О каком интеллекте идет речь? Их тоже – судить! И всех их настоящих и мнимых последователей. Жив ли сейчас Сушкин? Тяжело ему, без сомнения. Все его знания, да и не только его, – зло. Ведь церковь никогда не любила новых технологий, начиная от велосипеда и кончая сегодняшними открытиями по генетике, биоэнергетике и т. д. Как будто папа римский не принимает аспирин. Завязка все-таки на разуме.

Хотя почему, спустя столько лет, хочется позвонить старику Сушкину и сделать ему что-нибудь хорошее? Мы с легкостью прощаем несостоявшиеся и опровергнутые теории и учения естествознания и филологии, понимая, что сегодняшняя наука, даже если и продвинулась вперед и отечески улыбается паровому двигателю, не была бы таковой без предшествующих открытий и ошибок, а все, что связано с идеологией и политологией, мы презираем и ненавидим, как будто это не мы. А Сушкин мечтал о новом сознании и НОВОМ ЧЕЛОВЕКЕ. Не все были проходимцы и казнокрады, рвавшиеся в местные царьки за пайки и квартиры. У Сушкина было двое приемных детей и не было трехкомнатной квартиры с высокими потолками. Он был чист на руку, принципиален в отношениях и, наверное, любил. Олег не записывал его лекций – так, иногда перед экзаменами или только то, что проверяли. Олег ходил слушать. Его подкупала искренность – не содержание. И он этим ни с кем не делился. В восьмидесятые никто серьезно не относился к научному коммунизму и мысли о НОВОМ ЧЕЛОВЕКЕ смещались в сторону нового видеомагнитофона. Но Сушкин был интересен не теориями, а собой. Вдруг, отвлекаясь, очень быстро и незаметно, он посылал им, полуспящим двадцатилетним балбесам, думающим о девчонках, джинсах и западной музыке, тихие послания своей несломленной веры. Содержание побеждало отжившую трагикомичную форму, как всегда случается в кровавой человеческой истории, а ХХ век – лишь очередной фиксированный временной отрезок.

Луч солнца отскочил от металлической поверхности мобильника и блеснул в глаза. Олег открыл сообщение: «Давай возвращайся! Саломея».

2