Якобы книга, или млечныемукидва

Молодой уводил меня вглубь по коридору, открывая следующие двери и тайны дома, в котором сравнительно честно отнимают деньги у и без того не особо богатого населения. Вот мы миновали дверь, на которой я успел прочесть табличку «GKH-technologies», затем еще какую-то, я не сумел разобрать надпись – Молодой оказался крайне шустрым стариком, а потому мне приходилось даже поспевать за ним. Так мы добрались до деревянной двери с золотистой табличкой «Mobile razvodko». Это невольно наводило на мысли, что отечественная страсть подражать во всем Западу, похоже, неискоренима, вот и здешние офисеры не избегли подобного подражательства, хотя, как известно, на уровне риторики Запад в таких кругах принято всячески осуждать, отзываясь о нем нарочито снисходительно, а впрочем, как и о Востоке. Вспомнилось отчего-то, как моя же бабуля на днях стращала ссылкой в туманы Лондона, если я вдруг ослушаюсь ее мудрого совета работать в РЦСЧОДН.

В ту минуту Молодой, поведенчески преобразившись в услужливого дворецкого, наигранно распахивал передо мной дверь в странную действительность, куда я, перетаптываясь, и вошел. На меня тут же уставились разнообразные лица будущих коллег, по которым легко угадывалось, что к незнакомцам здесь не привычны, да и в целом это явно не то место, где встречают посторонних или же ждут своих постоянных клиентов.

– Прошу любить и жаловать – это наш новый разводящий, Никита Никольский, – громогласно, по-гусарски, выкрикнул Молодой.

Откровенно говоря, сочетание слов «Никольский» и «разводящий», в такой пикантной близости друг к другу, – изрядно резануло слух. Всю жизнь я сам, как мне всегда почему-то казалось, был «разводимым», а тут, выходит, буквально в считанные часы после пробуждения выбился в «разводящие», уже получив за что-то набитый купюрами конверт.

Помню еще свои первоначальные опасения, что придется теперь усиленно отрабатывать эти вложения по полной программе, занимаясь отъемом у населения мобильных телефонов, с последующей перепродажей краденного на блошином рынке, потому как в моем персональном словаре глагол «разводить» устойчиво увязывался с бегающими глазами, дрожащими руками и неожиданно резвыми ногами уличных предпринимателей.

Однако манеры и одежды новых коллег быстро убедили меня в том, что здесь сконцентрирован совсем иной тип разводящих. Коллеги, вскакивая с рабочих мест, дружно жали мне руку, раскрывая свои имена. На ум даже пришла догадка, что рукопожатие носит здесь характер не столько приветственный, сколько корпоративно-ритуальный. Предсказуемо случилось именно то, чего я побаивался накануне: не менее половины из человек пятнадцати оказались Сашами и Лешами, а потому мне было весьма затруднительно в них сориентироваться. Среди дюжины парнишек-мужичков, годиков от 23 до 34, присутствовали и три дамы той же примерно возрастной группы, но лишь одну из них на первый взгляд я счел во многих отношениях интригующей.

Сам кабинет представлял собой вытянутую от двери до окна комнату, вдоль стен стояли друг против друга столы, а уже на них – прекрасные и могучие мониторы ручной работы. Мне указали на рабочее место, которое сразу показалось несколько искусственным и надуманным, будто бы спешно созданным специально под меня: уж слишком вплотную к дверной стене стоял стол. И только увидев аналогичный стол и с противоположной стороны стены, я отринул это подозрение.

Почти тут же из соседней комнаты высунулось хмурое бородатое лицо раздраженного мужчины лет сорока пяти, отреагировавшего на суету, вызванную моим появлением; тот призвал всех к порядку. Приметив Молодого, а затем и меня, он уловил причину оживления и пригласил пройти в свой отдельный от остальных кабинет, расположенный в боковой комнате, ближе к окну. Я почему-то сразу оценил свое положение в ряду столов – ближе всего к двери и дальше всего от шефа.

Молодой тогда напутственно похлопал меня по плечу, шепнув, чтобы я был поаккуратней с Минором Камонычем, а то мужик он, конечно, хороший, но уж больно нервный сделался от работы. Я прошел в кабинет Камоныча; тот, нехотя подняв на меня глаза, немедленно вернул их обратно в монитор, всем видом сожалея, что вынужден будет уделить мне часть своего драгоценного времени.

«Ну что тут скажешь: дел у нас много, а времени совсем мало», – тут же порадовал шеф. Я с непритворным интересом слушал установку, вглядываясь в его примечательную наружность: физиономией Минор Камоныч походил на молдованина, что, в сочетании с огненно-рыжей шевелюрой и бородой, создавало весьма причудливый эффект. Позже один сплетник проговорился мне, хотя я и не спрашивал, что Минор был единственным сыном румынской беженки и ирландского дипломата… именно этим обстоятельством сплетник объяснял жгучий патриотизм Минора Камоныча, а также высокую сознательность в деле спасения нашей страны через изъятие денежных излишек у народонаселения.