Якорь в сердце

Они переглянулись. На миг в Анне вспыхнула последняя отчаянная надежда — а может, это к соседям?.. Но тут же сообразила, что во всем громадном доме никто не живет, кроме них. Когда эта мысль упрочилась в сознании, Анна бросилась к кроватке, схватила сына и прижала к груди. Тепло малыша постепенно вернуло ей самообладание. И лишь тогда она заметила, как муж в лихорадочной спешке запихивает марксистскую литературу в специально устроенное на такой случай углубление в стене за буфетом.

Да чего он там копается? Однако подсобить сил не было. Она прислушивалась к угрожающему топоту на лестнице. Он приближался медленно, но неотвратимо. Вот полицейские дошли уже до третьего этажа. Они не торопились, словно глумясь над жертвой, для которой уже не было спасения. А потом шаги на лестнице притихли. Эта внезапная тишина натянула нервы, парализовала руки и ноги, лишила воздуха. Опомнилась Анна, лишь когда раздался стук в дверь. Теперь можно было смотреть опасности в глаза, можно было оказывать сопротивление. Покуда Аугуст ходил открывать, она окинула внимательным взглядом помещение. Все в порядке: постель смята, как если бы они в ней спали глубоким сном; на книжной полке несколько сентиментальных романов и дозволенных газет, буфет стоит на своем месте. Шуцманы не обнаружат ничего подозрительного, а то, может, и вообще уйдут, никого не тронув. Анна облегченно вздохнула и тут ощутила крепкий запах типографской краски, стоявший в комнате. Вот что могло их погубить! Если шуцманы его учуют, то не уймутся, пока не обнаружат источник. Что-то надо предпринять!

Полицейские уже в квартире. В дородном, одетом в черный костюм мужчине, который держал руку в кармане, — очевидно, сжимал револьвер — Анна к своему ужасу узнала Давуса. От него можно было ожидать чего угодно, только не пощады или снисходительности при обыске. Издав истерический крик, она, шатаясь, пошла к этажерке и, притворясь, будто падает в обморок, опрокинула бутылочку с нашатырным спиртом. Пузырек разлетелся вдребезги, острый запах аммиака тотчас смешался с остатками вони от типографской краски, и в воздухе повис отвратительный, неописуемый смрад. Поднял рев перепуганный малыш, но признательная улыбка, заигравшая в черных глазах Аугуста, согрела сердце Анны.

— Городской думный от социал-демократов Аугуст Юрьев Берце, вы арестованы! — И Давус привычным движением замкнул кандалы на руках Аугуста. — Обыскать квартиру!

Вскоре все тут было перевернуто вверх дном, вещи раскиданы, книги порваны. И все-таки Анна чувствовала, что обыск производят формально. Полицейские были рады, что застали свою жертву дома, и в общем-то не стараются обнаружить что-либо еще.

И вот настало время расстаться. Лишь теперь Анна по-настоящему поняла, что сейчас, сию минуту полицейские уведут мужа. Быть может, на смерть, и уж во всяком случае — в тюрьму, и она долго его не увидит. Шуцманы обступили арестованного тесным кольцом. Наверно, не хотели подпустить к нему жену. Но Анна стояла недвижно, будучи не в силах выказывать свои чувства при этих мерзавцах. Лишь глаза ее медленно наполнились слезами, когда она услышала прощальные слова Аугуста:

— Теперь держись ты, Анна, я-то выдержу. Главное — сбереги нашего сына.

Анна не ответила. Лишь молча кивнула головой. Так она и стояла, обратив лицо к мужу, пока на темной лестнице не исчезла из виду спина последнего полицейского. Затем тихо притворила дверь, села к столу, за которым они только что работали вдвоем с Аугустом, и дала волю слезам…

Теперь, спустя месяц после ареста мужа, Роберта и многих других товарищей, Анна сама уж не смогла бы сказать, откуда у нее тогда взялись силы перетаскать в бельевых корзинах и молочных бидонах воззвания, шрифты и прочую типографскую оснастку в новое подпольное помещение. После той «Варфоломеевской ночи» она была словно в тумане, ничего не видела вокруг. Где муж? Что с ним? Может, его и в живых-то больше нет, замучен на допросах и сейчас истекает кровью где-нибудь в полицейском застенке?.. Затем дошла весть о том, что все арестованные заключены в тюрьму с довольно сносным режимом, и жестокая боль стала понемногу притупляться. Рану на сердце врачевали теплые ручонки сына и работа. Теперь ее было невпроворот. Германия кайзера Вильгельма, словно источенное жуком строение, поминутно грозила обрушиться, но оккупанты, подобно раненому хищнику, в своей предсмертной агонии были вдвойне жестоки и опасны. Они стремились увлечь за собой в пропасть как можно больше жертв и потому еженощно устраивали массовые аресты и облавы.

В тот день типография «Спартак» печатала воззвания на немецком языке. Под вечер явится связной, уложит листовки в свою сумку и потом распространит в воинских частях. А заведующий нелегальной типографией Янис Шильф-Яунзем приступит к выполнению еще более важного задания: было решено организовать крупную стачку и демонстрацию безработных.