Якорей не бросать

А потом, вечером, уже на судне, обнявшись с кем-то, буду ходить из каюты в каюту, петь песни, говорить о береге, клясться в вечной дружбе, рассказывать байки и плакать. Я совсем раскисну, дам выход наполнившим меня за полгода впечатлениям. Кого-то буду убеждать, что жизнь у нас прекрасна, надо только стараться честно выполнять свои обязанности, что мы все равны и счастливы, и сам буду действительно счастлив наступившим раскрепощением, что вот я среди матросов, как в молодости, что там наверху, в рубке, начальство, а мне чихать на все!

...Да, совсем другой стал матрос, другой капитан. А вот рубль, рубль торжествует.

Я смотрю на картинку из «Огонька». Вот тот, что в картузе со сломанным козырьком, вопрошающе глядит' оттуда, из того времени, хочет узнать: какие мы тут?

ЖДЕМ БАЗУ

«Катунь» стоит на якоре. Ожидаем рефрижератор. Трюмы у нас забиты «под завязку», и на судне вынужденное безделье. Распластав сильные молодые тела на брезенте, матросы загорают. Заселили всю палубу.

Володя Днепровский зубрит химию, он собирается после рейса держать экзамен в мореходку, хочет выучиться на рыбмастера. Автандил Сапанадзе помогает ему и что-то растолковывает по учебнику. В сторонке от всех лежит Сей Сеич. Он тоже готовится сдавать кандидатский минимум. Сей Сеич — преподаватель мореходки и пошел в рейс акустиком, чтобы проверить на практике теоретические выкладки и собрать дополнительный материал для диссертации. Сейчас будущий кандидат наук уставился в толстый фолиант по философии и познает глубины человеческой мысли.

Здесь же и Андрей Ивонтьев с гитарой. Возле него неизменный Чиф, рядом валяется детективный роман. Но Андрею не читается, и он, лениво перебирая струны, смотрит на синий океан, на синее небо, на сосредоточенного Сей Сеича. Поймав взгляд Ованеса, Андрей кивает на акустика и уважительно цокает языком. Ованес тоже смотрит на Сей Сеича и, обращаясь ко всем, громко говорит:

— Мудрый человек, философию читает! Мудрей Арарата!

— Вах! — охотно принимает игру Автандил. — Кацо, что ты гаварыш: «Мудрэй Арарата!» На такого чаловэ-ка — такие слова!

— А какие надо? — делает наивные глаза Ованес.

— Здэс малчат надо, здэс малитьса нада. Здэс «нэма слов», как гаварыт мая жэна.

Автандил женат на украинке.

— Нема, — соглашается Ованес.

Ованес говорит по-русски совершенно чисто, а Автандил, столько лет прожив в России, так и не избавился от сильного акцента. Меня это удивляло до тех пор, пока не узнал: Ованес вообще не знает армянского языка, что поразило меня еще больше, — он родился в Краснодаре, а Автандил до девятнадцати лет не слыхал русской речи — жил в горах, и только когда призвали в армию, научился говорить по-русски.

— Сей Сеич, ты «Философские тетради» Канта читал? На могиле его был? — вдруг спрашивает Андрей, перестав перебирать струны.

— Темнота! — откликается акустик, не отрывая глаз от книги. — Во-первых, «Философские тетради» — это Ленин. Во-вторых, на могиле Канта я был. Я там живу рядом, вечерами по острову гуляю. В-третьих, читай сказки про шпионов, не мешай.

— А-а, — пренебрежительно отмахивается Андрей. — Скучная книжка, шаблон. Пух-пах! Погоня! С Гитлером по ручке. Секретные документы в карман. Адью! Пишите письма. На детей рассчитано.

— Чтиво как раз по тебе, — хмыкает Сей Сеич.

— Ну не скажите, не скажите, философ Спиноза. Я — вещь в себе! — заявляет Андрей. — Кто сказал: Гегель или Гоголь? Я — чудо природы, венец мироздания!

— Баламут ты, а не венец мироздания, — бурчит акустик.

— Фи! Грубиян какой, а еще ученый человек! —Андрей вдруг ударяет по струнам гитары и орет на весь океан: — Червону руту нэ шукай вечерами!..

— Ты что? — испуганно вскакивает придремнувший Мартов и ошалело хлопает глазами. — Чего глотку дерешь?

— Спать на солнце вредно, — наставительно поднимает палец Андрей.

По судовой радиотрансляции вдруг раздается:

— Передаем голоса родных!

Два дня назад пришедший на промысел в этот район траулер передал нам бобины магнитофонных лент с записанными в Калининграде посланиями близких. Их уже крутили несколько раз, но сейчас, видимо, по чьей-то просьбе, а может, и по своей инициативе радист решил снова поставить эти ленты.

На палубе сразу тихо. Мишель де Бре быстро выключает свой транзистор. Первая передача для него. По трансляции раздается тихий, ласковый и спокойный голос его матери. Она сообщает, что дома все хорошо, собачка принесла трех щенят и их уже разобрали, в городок понаехало много отдыхающих, погода стоит хорошая, на днях видела ее, и она передает ему привет — экзамены в институте закончились, и она приехала на каникулы. Говорит, что скрипка ждет его и что она, мать, тоже ждет, когда он вернется и сыграет ее любимую «Элегию», а сейчас она исполняет его желание и передает музыку Баха.