Якорёк (СИ)

Назвать меня индуистом или кришнаитом было бы неправильно. Я просто чувствую, что на этой Земле мы живём не по одному разу, и по поступкам каждого воплощения отмеряется нам доля в следующем. Пока рутина и бытовуха вновь не засосала меня, я вентилирую тело, ум и душу. Мне помогает растительная диета и походы в дацан. Я также и не буддист, но что-то витает в приятно-прохладном воздухе, подсвеченном флажками, наивными ткаными картинками с Буддой и позолоченной отделкой стен и потолка. Я кладу подношение - яблоки, гречневую лапшу, баночку мёда - и сажусь на скамью.

Лама и его сподручные неспешно ведут хурал, кланяются, поют; в моих ладонях начинается пощипывание - верный признак включения в потоки благотворной энергии, продуцируемой этим странным и непривычным на взгляд европейца сообществом луноликих граждан в оранжевых балахонах. Вслед за искорками накатывает чувство любви. Я люблю всех и всё - семью, животных, коллег, случайных прохожих, деревья, облака и реку, величаво вплетающую свои воды в залив. Наполненный благодарностью за удачное рождение, благолепием, благодушием и благоволением к миру, я сижу в дацане до смого закрытия. Меня никто не гонит, и только ближе к одиннадцати, монах доброжелательно интересуется, не нужна ли помощь, и есть ли мне где ночевать.

- Есть, - сказал я, поглядывая на русоволосую девушку в цветастой юбке до пола, так же, как и я, застывшую в уголке на мягких подушках. - Я благополучен.

- Привет, Лёша, - сказала та девушка, когда я ей улыбнулся.

От моей улыбки и от моих слов о благополучии, монах тоже улыбнулся. Мы с девушкой поднялись и рука об руку вышли на улицу.

- Давненько я тебя не видел, - на улице произнёс я. - Как поживаешь, Слава?

Давным-давно мы учились в одном институте: я, умудрённый пятью годами всяческих наук, и желторотая первокурсница Слава подружились в туристическом клубе, вместе отшагав немало километров. Полное имя Славы было, кажется, Благослава (не слишком ли много блага в один день?), а, может, Богуслава; родители барышни исповедовали не то родноверие, не то следование ведам, поэтому дочурку нарекли вычурно; сама же Слава полное имя не любила и просила всех звать её кратко. Интересно, сменила с тех пор она имя? В годы нашего шастанья по лесам Слава являла пример своего парня в доску: курила наравне с мужчинами, лихо выпивала на привалах стопку-другую огненного напитка, пропускала лихие словечки, когда начинался дождь или когда ноги проваливались в болотце. При всём при этом Слава ничуть не соответствовала образу, столь старательно взращиваемому: шёлковые волосы до пояса, узкий овал лица, ярко-зелёная радужка и трогательный взгляд делали её похожей на ангела. Ангела с матерком на устах.

- Неплохо поживаю, - ответила она. - Муж, дети и всё такое. А ты?

- И я ничего.

- Ничего, говоришь... - Слава откинула волосы, они взмыли по ветру, красиво затрепетали в воздухе. - Счастливый человек не станет шляться по дацанам, да?

- Ограниченный не станет, - возразил я. - А ищущему - самое то.

- В том-то всё и дело, что счастливый ничего не ищет... Куда пойдем - к тебе или ко мне?

- У тебя муж, дети. Пойдём ко мне.

Наутро я не пошёл на работу - взял отгул, а у Славы был отпуск. Целую ночь мы валялись на диване, курили какую-то пахучую дрянь, от которой колотилось сердце, и слушали тягучую музыку. Мы не позволили себе ничего постыдного - просто лежали, держась за руки, и молчали. Иногда Слава меня целовала - целомудренно, по-сестрински, а я перебирал её русые волосы. Мы не ели и почему-то не хотелось. Вёдрами дули кофе, чадили самокрутками и всё теснее прижимались друг к другу. Когда я обнаружил, что крепко сжимаю Славу в объятьях, подруга вывернулась ужом и вскочила с дивана. Она вынула из клетки морскую свинку Румбу, обняла зверька и заплакала.

- Я тебя так любила, Лёшка, - сказала гостья. - Жаль, что всё так сложилось.

- Никогда не поздно сложить по-другому, - устало ответил я, потирая лоб.

- У меня муж, дети и всё такое, - напомнила она. - Давай поедим. Умираю от голода.

Мой ангел загасил сигарету и более не прикасался к куреву.

Мы задумчиво жевали фалафель, сварганенный из нутовой муки, что я купил в последний свой поход в супермаркет, заедали палочками сельдерея. Из кокосового молока и мороженой клубники я взбил коктейль, Слава решительно опрокинула его, как некогда опрокидывала у костра водяру, поднялась и ушла.

Я, оглоушенный его набегом, остаток дня бродил в том странном настроении, какое изображают в кино в сцене, когда некий посланник божий раскидывает перед смертным полотно его возможных судеб. Пользуясь постигшей прострацией, я прибрал в клетке у Румбы: выгреб влажные опилки, подсыпал свежие, вымыл поилку и кормушку, потом отпустил свинку на променад по дому.