Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

Помещался наш хедер в комнате с земляным полом, учеников было около тридцати, все сидели на полу, тут же находилась и коза меламеда, учителя нашего, кормившая своим молоком всю семью. С удовольствием вспоминаю зимние вечера, когда мы возвращались домой с фонарями и песнями. Дома меня ожидали мать и сестры, и, так как я был единственным сыном, они меня сильно баловали. Мать моя была родом из пограничного местечка Радзивилова. Отец ее был содержателем почты, отпускал лошадей проезжим по казенной надобности, курьерам, фельдегерям и другим. При проезде лиц царской фамилии он садился на козлы рядом с ямщиком и правил лошадьми. Характера он был властного, считался гордецом. Властность унаследовала от него дочь, моя мать. В Черном Острове устроила она свою квартиру по-заграничному, с некоторым комфортом, что не особенно нравилось многочисленным родственникам, особенно родственницам моего отца. Лишился я матери, когда мне было лет девять. Она уехала из Черного Острова к моей сестре в город Ровно, где и умерла. Врезался в мою память ее прощальный взгляд, брошенный на меня, когда она садилась в пролетку, взгляд, полный любви и горести, как будто она предчувствовала, что больше меня не увидит. После смерти матери воспитанием моим занялась моя сестра Анна. Ей я многим в жизни обязан. Надо удивляться, как ей, девушке, выросшей в глухом местечке, удалось познакомиться с произведениями русских и немецких писателей. Всеми силами она стремилась дать мне европейское образование.

Как я сказал, отец мой служил по акцизу. В его ведении было несколько винокуренных заводов. В одном из них смотрителем был некий Розен, из Кременца Волынской губернии, большой знаток Библии. Тогда очень распространено было Пятикнижие с древнееврейским и немецким текстами. Розен был большой знаток также немецкого языка. Отец поместил меня у него, и тот занялся моими воспитанием и образованием.

Единственным светлым лучом тогдашней моей жизни был мой товарищ Трохим, сын заводского ночного караульщика, мой ровесник. С ним мы делили горе и радость. Полюбил я очень этого Трохима. Любил бывать в землянке его родителей. Отец его попивал, а мать горемыкала с ребятишками. Особенно она любила беловолосого Трохима и часть любви переносила на меня, одинокого сироту. В избе родителей Трохима я чувствовал себя как дома и не понимал, как можно не любить человека только потому, что он «гой» или «жид»161Я многим обязан милому Трохиму и его матери, типичной хохлушке162.

В ведении моего отца был также винокуренный завод в местечке Степань Волынской губернии. В Степани проживал реб Танхум Розенцвейг, пользовавшийся большим уважением местного и окружного населения.

Он уговорил моего отца отпустить меня с ним в Воложин163, где он хотел определить меня в ешибот164, предсказывая блестящую карьеру раввина. Меня стали готовить к отъезду. Сшили соответствующий костюм, длинный капот-лапсердак, заказали пантофли165 и остальные принадлежности. К счастью или к несчастью, поездка господина Танхума не состоялась, и меня вместо Воложина отвезли в Немиров, где я стал готовиться к поступлению в гимназию. Признаться, я был плохо подготовлен и провалился на экзамене. Отец отвез меня в местечко Черный Остров, на мою родину. В этом местечке было четырехклассное дворянское училище. Называлось оно «дворянским» потому, что содержалось на средства местного польского дворянства. После польского восстания 1863 года166 правительство ввело в училище строгую дисциплину, увольняло учителей-поляков и назначало чистокровных русских, старавшихся не о толковом преподавании своих предметов, а о насаждении русской государственности. Поступил я в это училище в 1865 году.

Не забуду скорбного лица учителя французского языка Кочаровского, всю жизнь объяснявшегося с учениками по-польски, а затем вынужденного говорить по-русски. Помню, как во время урока вбежал в класс смотритель училища и кричал на бедного Кочаровского за то, что во время перемен Кочаровский будто бы говорил по-польски с каким-то мальчиком. Нас, евреев, в училище было всего двое, я и Израиль Соболь, сын довольно зажиточных и интеллигентных, по тому времени, родителей. С Соболем мы подружились, жили на одной квартире. Платили мы за всё – стол и квартиру – пять рублей в месяц. Соседи нашего квартирохозяина завидовали ему, считая, что он нас сильно эксплуатирует, и переманивали нас к себе.

К нам, евреям, учительский персонал хорошо относился. Учитель русского языка Старевский в четвертом классе читал выдержки из речи, произнесенной в Житомире раввином Кулишером167, и объяснял ученикам значение образования для евреев. Поступил я в третий класс училища и при переходе в четвертый получил первую награду.