Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

Большую услугу оказал мне Федор Федорович при определении моего сына Александра в Московский университет. Это было в конце 1890-х годов, когда министром народного просвещения был Н. П. Боголепов. По существовавшим тогда правилам сын мой, как окончивший самарскую гимназию, мог быть принятым, и то с соблюдением процентной нормы281, лишь в Казанский университет. Мне же хотелось определить его непременно в Московский, в тот самый, где я получил образование. Особенное тяготение я питал к Москве еще и потому, что там у меня было много знакомых в литературных и художественных кружках. Как раз в то время, когда мой сын кончил гимназию, прибыл в Самару министр юстиции Муравьев. Арнольд, которому министр особенно благоволил, взялся хлопотать перед ним о принятии мер к исполнению моего желания. Муравьев любил помпу. В зале общих собраний суда, окруженный свитой, он принимал просителей. Вечный чиновник особых поручений при всех министрах юстиции, А. В. Малама282, пригласил меня к Муравьеву. Последний, выслушав мою просьбу, сказал, что слышал обо мне, знает мою деятельность и напишет Боголепову. Поблагодарив Муравьева, я просил его, чтобы принятие моего сына вне правил не отразилось на процентном отношении учащихся евреев Московского округа. Муравьев обещал хлопотать о приеме моего сына сверх нормы на юридический факультет Московского университета, который он и окончил.

Чаша губернаторского терпения, как я выше писал, переполнилась, когда моя жена, Екатерина Владимировна, устроила «каплю молока» для бедных детей, преимущественно рабочих Самары283Случай избавиться от меня скоро представился. Самарский окружной суд вошел с ходатайством в Министерство юстиции о предоставлении моему сыну Александру свидетельства на право хождения по чужим делам, то есть на занятие адвокатурой. В то время евреям выдавали такие свидетельства лишь с разрешением министра юстиции, который почти в течение двадцати лет не выдал ни одному еврею такого свидетельства. В начале декабря 1903 года председатель Самарского окружного суда А. В. Филиппов, взяв с собою ходатайство суда, повез его в числе прочих бумаг в Петербург. С Филипповым поехал и я. На приеме в министерстве, когда очередь дошла до меня, министр Муравьев в сопровождении директора департамента Н. Н. Чаплина и двух секретарей подошел ко мне и, обратившись к Чаплину, сказал, указывая на меня, что он, Муравьев, хорошо знает мою деятельность и, так как в Саратовском окружном суде открывается новое отделение, желал бы меня видеть там членом суда. Относительно свидетельства моему сыну он ничего не сказал, и я не говорил, и вот почему. Перед приемом у министра Чаплин пригласил меня к себе в кабинет и сказал, что при всем своем желании Муравьев, не выдавший за всё время своего министерства, то есть за десять лет, ни одному еврею свидетельства, не может сделать даже для меня исключения, тем более что он отклонил ходатайства всяких князей, и что, если я буду ходатайствовать лично, министр должен будет отказать, хотя это было бы ему неприятно.

Узнав, что министр предполагает назначить меня членом суда в Саратове, А. В. Филиппов лично ходатайствовал перед Муравьевым об оставлении меня в Самаре, где предвиделась вакансия члена окружного суда, причем Филиппов сказал, что избрание меня окружным судом вполне обеспечено. Муравьев на назначение мое в Самаре не соглашался, сказав, что удобнее будет, если я уеду оттуда.

7 января 1904 года я получил телеграмму от Чаплина о моем назначении членом суда в Саратове. Надо было подчиниться. Как обыкновенно бывает в таких случаях, начались проводы, речи, и, наконец, после двадцатисемилетней жизни в Самаре, мы ее оставили.

Расставаясь в воспоминаниях с Самарой, мне хотелось бы упомянуть о наших близких друзьях, о целом ряде интересных лиц, о кристаллически чистом покойном Алексее Ивановиче Самойлове284, милом Константине Павловиче Молгачеве285, так трагически кончившем свою жизнь докторе С. О. Ярошевском, докторе Капелянском, докторе Крылове, впоследствии члене Государственной Думы286, интересной Александре Леонтьевне Бостром (по первому мужу графине Толстой, урожденной Тургеневой)287, матери писателя графа Алексея Николаевича Толстого, да и о самом Алексее Николаевиче, который часто, будучи подростком, гостил у нас в Самаре.

Самарский уезд, в особенности его северная часть, крайне интересен в этнографическом отношении; население в нем самое пестрое: русские, немцы-лютеране, чуваши, мордва и татары. Еще был один элемент, однодворцы, так называемые панки, то есть потомки обедневших дворян, которым правительство отвело землю в Самарском уезде. Эти панки сами обрабатывали землю, жили крестьянской жизнью, и некоторые из них даже были неграмотны, но носили древние, родовитые фамилии: Шаховские, Черкасские, Трубецкие, Ромодановские и так далее. Мужчины большею частью теряли свой дворянский облик, среди женщин же часто попадались лица, свидетельствовавшие о расе и дворянском происхождении.