Яловые сапоги

— Знаем! — ответили ей хором.

— Вот видите! — укоризненно сказала Соня. — А ведь такой человек приехал сейчас в отпуск. Это отец одного нашего пионера. Мне сказал Викентий Андреевич.

Тут началось такое, что Соня едва справилась с классом. Потом, обращаясь к Дане, сказала:

— Елисеев, встань!

Даня пытался подняться, но ноги дрожали и не разгибались в коленках. Он выпрямился, когда сзади его ткнули авторучкой между лопаток.

— Даня, почему же ты молчишь?

В ответ Даня промычал нечленораздельное, из горла его вырвался не то чтобы хрип, а настоящее бульканье.

— У него болит горло, Софья Борисовна, — сказал Родька Ляхновский. — У человека ангина, понимаете?

— Ах ангина… — Соня сочувственно покачала головой. — Ну что ж, и все-таки я думаю, что наше задание он сможет выполнить. А в помощь Елисееву мы выделим еще нескольких ребят.

— Не надо, не надо! — в отчаянии прохрипел Даня. — Я сам справлюсь.

Даня шел долго. Сначала за ним увязались Родька и Генчик — Малявка, но потом отстали, свернув в переулок. А Даня все шел и шел. Миновал сквер, потом Курортный бульвар и свернул на набережную. Он шел так, чтобы солнце все время светило прямо в глаза. От этого лица встречных людей казались желтыми пятнами — Даня не хотел сейчас никого видеть.

Даня не заметил, как очутился в Крабьей бухте среди серо-зеленых треугольных зубьев старого волнолома. Он сел на один из них, положил рядом портфель и стал смотреть на море, на золотистые блики, прыгающие по гребешкам мелкой зыби. Море глухо и редко било волной в замшелые камни, будто вздыхало горестно, не решаясь рассказать про неведомого обидчика.

«Нет у него обидчика, — устало подумал Даня. — Нет и не может быть. Кто посмеет обидеть море?» Он глубоко, со всхлипом глотнул соленого воздуха и только тут понял, что плачет. И наверно, давно, потому что слезы текли даже по подбородку.

Положение было безвыходным. Конечно, он мог сесть в автобус, уехать в Симферополь, а там — на самолет и к маме. Адрес он помнит. Но для этого нужны деньги, а их нет: было двадцать копеек с утра, да и те истратил в буфете. Правда, дома осталась копилка, в которой накопилось, пожалуй, рублей восемь. Но домой он идти не хотел. Просто не мог.

С моря потянуло холодком, и Даня почувствовал, что озяб. Соскочил с камня и, чтобы разогреться, стал швырять гальку в «подлодку» — черный глянцевый камень метрах в двадцати от берега. У них была такая игра: каждый набирал по десять галек и по очереди «бомбил подлодку». Дане обычно везло: пять попаданий из десяти, как минимум. Но сегодня он безбожно мазал, камешки падали в стороне от засиженного чайками валуна.

Даня вспомнил, как вчера он тоже «мазал» в тире и как добродушно посмеивался при этом Леонид Кузьмич. Другой бы стал упрекать, ворчать — все же деньги расстреливаются впустую! — а этот даже и не нахмурился, только подмигивал весело: валяй, Даня, сади напропалую!

А ведь он поймет все, напрасно Даня его боится. Нечего трусить и всхлипывать, надо сейчас же идти домой и поговорить с Леонидом Кузьмичом. Рассказать ему откровенно, извиниться. А там будь что будет…

Даня пригоршней швырнул оставшиеся камушки и решительно повернул в поселок.

На крыльце, на том месте, где позавчера стояли яловые армейские сапоги, сидел черный бабушкин кот Фимка, облизывался и нагло таращил желтые глаза. Фимка был бродягой, и Даня его не любил: кот пропадал по нескольку дней, а когда являлся, отощавший и ободранный, неизменно случалась какая-нибудь неприятность: или Даня получал двойку, или рвал штаны, или попадал в очередную драку. Вот и теперь кот явился не к добру.

— Брысь! — Даня с ненавистью замахнулся на кота.

— Пусть сидит, — сказал Леонид Кузьмич, выходя из сарайчика с банкой краски. — Вот собираюсь умывальник подремонтировать. Поможешь?

— Угу, — буркнул Даня, неприязненно глядя на банку и кисти. Опять не повезло… Рассчитывал поговорить в горнице, в спокойной обстановке, с глазу на глаз. Какой может быть разговор во дворе, да еще за работой?

— А вообще, смотри сам, — сказал Леонид Кузьмич. — Если плохо себя чувствуешь, лучше пойди полежи на диване. Как твоя шея, все еще болит?

— Болит, — Даня поморщился, хотя шея, в общем-то, уж почти и не болела. Он мучительно раздумывал: начинать или не начинать разговор? А если начинать, то с чего?

— Я лучше посижу здесь, на крыльце.

— Посиди, — сказал Леонид Кузьмич.

Недавно читал Даня книгу про мушкетеров. Дане понравилось, как они, проткнув на дуэли друг друга шпагами, любезно раскланивались: «Прошу прощения, мосье, я причинил вам боль». Мушкетеры хватались за шпаги по любому пустяку, но всегда оставались честными. Такого случая, чтобы они обманывали, Даня припомнить не мог. А ведь нечестность — это, пожалуй, самое плохое. Из-за этого дерутся даже пацаны из Родькиной ватаги. Правда, сами-то они никогда в нечестности не признаются…

— А у нас в субботу будет «Зарница». Последний бой, — сказал Даня осторожно, наблюдая из-за спины Леонида Кузьмича, как ровно и густо ложится на рукомойник краска.