Яма

Неразборчивыми торопливыми загогулинами исписал два листа в тетради. Потом, психанув, все перечеркал. Пошленькие строчки его больше не интересовали, а все, что кроме них выходило, казалось недостаточно красивым для его Плюшки. Одни столбцы — параноидальный бред, вторые — полная безвкусица. Он себя, конечно, никогда не считал великим Маяковским, чтобы там "Лиличке, вместо письма…" и прочее… Но раньше как-то слова сами собой складывались в понятные и емкие фразы. А теперь: строчки все оборванные, сравнения топорные, слова до скуки простецкие… Истерзался ведь настолько, словно сердце достал и кровью писал! А вышла галиматья. Решись перемолоть в голос — слетевшиеся над лампой за балконными дверями комары передохнут.

"Се-рёжа — молодец?"

"Серёжа — долбо*б!"

Под утро все-таки сорвался. Еще ни бабка, ни мать с отцом не проснулись, только Зинаида Викторовна топталась по коридорам, распахивая окна на проветривание. Пашущая без устали сплит-система ее, видимо, не устраивала. Батя тоже всегда настаивал, что свежий морской воздух никакие кондиционирующие, очистительные и увлажняющие технологические изобретения не заменят.

При виде Сергея, Зинаида Викторовна смешно подскочила и отлетела к противоположной от окна стене.

— Иисус Христос! Сергей Николаевич! Что это ты в такую рань? Напугал, чуть сердце не остановилось.

— Так Сергей Николаевич или Иисус Христос? — сухо поинтересовался Град, притормаживая, так как женщина, буквально кинувшись ему наперерез, принялась собирать свои тряпки и метелки. — По батюшке меня сто лет не называла.

Не было никакого желания с кем-то беседовать. Стремился поскорее выскочить из дома, но не таранить же ее внаглую.

Мысленно сосчитал до пяти.

Вздохнул, когда Зинаида Викторовна, едва он двинулся вбок, чтобы как-то по-джентльменски все-таки прорваться, будто специально, не разгибаясь, шарахнула прямо перед ним ведром.

— Так ты это, уж извини, царевич, большей частью времени не дотягиваешь, чтобы я тебе величала, — бухтела женщина, продолжая возиться. Даже в лицо ему не смотрела. Перед взором Града мельтешили только длинные юбки и толстый зад управительницы. — Без обид.

Последнее с пренебрежением пальнула и глянула с выраженным презрением. Его спародировала. Выкупил, конечно.

— А то тебе не пофигу, обижусь ли я?

Старая карга хмыкнула, упирая в бока руки.

— Я больше скажу: ср*ть я на вас, Сергей Николаевич, хотела, — произнесла тихо, с расстановками.

— Это очень грубо с вашей стороны, — вежливо отозвался царевич. — Мне очень неприятно. Спасибо.

— Пожалуйста, — убираясь с прохода, отвесила издевательский поклон.

— Хорошо дня, Зинаида Викторовна.

— Хорошего дня, царевич.

И едва он прошел, в спину прилетело ее гнусавое пение:

— Золотится роза чайная, как бокал вина. Между нами дверь стеклянная, между нами тишина[5]…

Оглянулся чисто на механике. Впрочем, управительница на него внимания не обратила. С безмятежным видом натирала стекла, словно выбор песни не нес посыл к его ночному сейшен-пати.

Мелкобуржуазная террористка. Всегда догадывался, что она его презирает.

[1] "Единственная моя", Ф. Киркоров.

[2] "1000 свечей", Ф. Киркоров.

[3] Команда КВН "Уездный город".

[4] "Ты, ты, ты", Ф. Киркоров.

[5] "Роза чайная", Ф. Киркоров & М. Распутина

19.2

Заявился к Доминике с первыми лучами солнца. Она, еще сонная, разомлевшая после ночи, не открывая глаз, прелестно улыбнулась, когда Градский, скользнув губами по шее, разбудил ее холодным прикосновением.

— Эй, мадам, просыпайся.

— Се-рёжа… — вот, что он всю ночь хотел услышать.

— Подъем, Кузя.

Она чуть выгнулась, потягиваясь и сладко зевая.

— Кто тебя впустил?

— Ты на мои смс-сигналы не отреагировала. Пришлось настрочить твоей жестокой старшей сестре.

Сереге в затылок прилетела Алинина крохотная подушка.

— Еще немного, Градский, и я покажу тебе не только жестокую старшую сестру, но и Кузькину мать! Разбудил в такую рань.

— Тихо вы уже, — раздалось приглушенно из-под одеяла на третьей кровати.

— Глянь, что я принес, — прошептал Серега Доминике.

Его голос был тихим, но вместе с тем глубоким и хрипловатым. Ощущая, как по спине сбегает нервная дрожь, с улыбкой вслушивалась в слова, а усвоив посыл сказанного, и вовсе разволновалась. Приняла сидячее положение и, выжидающе взирая на Градского, с видом довольного ребенка потерла в предвкушении ладони.

Он положил на ее колени охапку не до конца открывшихся нежно-розовых пионов.

— Ого! Ничего себе! Пионы! — пискнула возбужденно. — А я думаю, что за аромат цветочный ты с собой притащил?

— Хотел розы, — слегка улыбаясь, пояснил Градский. И даже зачем-то уточнил: — Белые. Но магазины еще закрыты. Пришлось ободрать клумбу в парке.

— Ты с ума сошел! — эмоционально ужаснулась Кузя, не переставая улыбаться. — А если бы тебя поймали, дурачок?

— Ну и что, — беспечно пожал плечами дурачок. — Подумаешь, проблемы.

Рассмеялись одновременно и, ринувшись друг к другу, не прекращая смеяться, соприкоснулись лбами.

Град вдруг поймал себя на ощущении: бывают моменты, когда даже поцелуи не значат столь много, как сумасшедшее желание непрерывно смотреть друг другу в глаза.