Яма

Упираясь пятками и локтями в ковер, резко дернувшись, подалась назад. Планировала подняться и скрыться в ванной. Возможно, поплакать там, собраться с мыслями и силами. Влага уже подступала к глазам, пощипывая и обжигая слизистую.

Только Градский не дал возможности даже подняться. Снова ринулся вперед, наваливаясь и обхватывая ладонями лицо, неосознанно причинил боль.

— Че ты, бл*дь, психуешь, Кузя? — зажал между большим и указательным пальцами подбородок. — Я с тобой по нормальному хочу. А ты, бл*дь, психуешь и провоцируешь меня.

— По нормальному? Тебя абсолютно невозможно понять! Сам себя послушай! To хочешь, то не хочешь. Что за бред? — яростно перевела дыхание. В пылу эмоций выдала то, чем не следовало делиться: — А я-то про тебя все знаю, уж поверь, Сереженька, от бабья твоего наслушалась. Такие подробности, даже не представляешь! Не настолько я далекая, как ты думаешь. А теперь отпусти!

Когда он не двинулся, психанула еще сильнее:

— Я, блик, сказала, пусти меня!

— Слышь, Кузя, тормозни. Не рыпайся, а то будет… больно. Выдохни, бл*дь, и "присядь".

Только Ника после эмоционального аттракциона, который Градский ей в этот вечер устроил, была уже за пределами разума.

— Это тебе, Сережа, сейчас будет больно, когда я лицо тебе расцарапаю! Ведешь себя как бычара. Не рыпайся, бл*дь… — передразнила его грубый низкий голос. — Покруче ничего не придумал? Оп, оп, иди сюда[1]! Ты вообще, кто по жизни? Коня нарисуй! — с невесть откуда взявшейся достоверностью перешла на гоп-стайл. Вздрогнула всем телом. — Оставь меня в покое!

Градский от такого поворота окончательно слетел в полоумное состояние.

Станция "Едрит-Мадрид".

"Выходим, бл*!"

Поймав рукой оба запястья девушки, грубо завел ей за голову и пригвоздил к ковру, пальцами второй — крепче сдавил подбородок. Коленями затиснул бедра, блокируя любые ее сумбурные метания, отзывавшиеся внутри него адским пламенем.

— Э, мадам, успокойся, давай. Не нарывайся, по-хорошему тебя прошу. С голой жопой, а борзая, как сто китайцев.

А Доминике хотелось бы вывести его из себя! Спровоцировать, чтобы не держался ни за что вообще, чтобы думать способен был лишь о ней… А не о каких-то там правилах, понятиях и запретах.

— Пошел ты, Сереженька! — отрывисто выдохнула, толкая его предплечье грудью. — Знаешь, куда?

— И куда?

— На х**…

Зажав ладонью рот, не дал договорить.

— Чтоб я больше от тебя такого не слышал.

Она умудрялась что-то мычать ему в ответ. К счастью, разобрать было нереально. Нависая над Никой, Градский отстраненно следил за тем, как от частого и свирепого дыхания раздуваются крылья ее носа. Пока она не попыталась его укусить за ладонь.

— Мать твою, Ника… — отдернул руку.

Приготовился к потоку яростной брани, но ее рот лишь несколько раз приоткрылся и закрылся. Взгляд сместился вверх, к потолку. Ресницы запорхали от частого быстрого смаргивания.

[1] "Бодрячком", Сява. Уличный гоп-стайл.

21.3

Потянувшись к стене, Градский слабо ударил по ряду выключателей. Гостиная погрузилась в кромешный мрак ненадолго. Глаза плавно привыкли к темноте, которая не могла быть изолирующей из-за краснеющего за большими окнами предрассветного неба.

Выравнивая дыхание, Ника наблюдала за тем, как Сергей прикрыл глаза. Глубоко вдохнул и немного сдавленно выдохнул. А потом, в очередной раз за эту проклятую ночь, в один миг довел ее до пика, накрывая чувствительную грудь своим торсом и толкаясь в ее открытые бедра своей твердой эрекцией.

Сосредоточившись на самоконтроле, Ника напряглась всем телом, чтобы не выгнуться ему навстречу и не застонать.

— Мне вот за тебя памятник поставить полагается.

— Да, конечно, на Приморском бульваре. Дюка[1] снесут, и тебя поставят, нетленного, обнаженного, во весь рост. В полной боевой готовности, с указателем на мою чертову общагу.

— Молчи уже, Кузя, — тяжело выдохнул, снова толкаясь и скользя членом по ее истерзанной желанием плоти. — Когда научишься? — скольжение. — Молчи, женщина, — скольжение.

Горячий приток удовольствия заставил ее задохнуться и все-таки застонать, выгибаясь ему навстречу.

Но стоило Градскому наклониться к ее лицу, Доминика, потворствуя уязвленному самолюбию, отвернулась. Тогда он поймал ее подбородок пальцами. Сжал, оттягивая и раскрывая губы для поцелуя. Располагая свой рот крест-накрест с ее ртом, припал с сумасшедшим голодом.

И в следующее мгновение Ника сдалась его напору.

Не прекращая целовать, он просунул между их телами ладонь, прижал к ноющей от возбуждения сердцевине. Прошелся пальцами к лону, собирая обилие влаги. Направился обратно к чувствительной горошинке клитора. Потер ее сначала ласково и нежно, но вскоре усилил нажим и скорость.