Яма

За одно лишь обесценивание их общего "вместе" хотел ее придушить и туда же — в озеро.

— Каким таким? Каким, Сережа? Что не так сказала?

— Что не так? Какие, бл*дь, подруги? Ты, мать твою, о чем, вообще? — прохрипел с той же безудержной силой, ощущая, как изнутри его рубает на мелкие куски. — Накрутила этой фуфлятины, потому что я тебя не рву? А головой подумать, почему? Hax*pa! Лучше же сразу в край!

Дальше — хуже. Чувства рвались грубыми матами. Он и выдохнул их — единым отборным сердитым потоком. А после, резко выдохнув, отступил немного назад, опасаясь того, что все-таки свалит девушку за перила. На ее бледной переносице заметил красные отметины. Давил, мать его, с таким остервенеем, что отбился регулятор бейсболки.

— Ну, ты и козел, Сережа, — сглатывая и краснея, как маков цвет, прокомментировала его выступление Ника. — Убери руки. Пройти дай.

Он в ответ припечатал ее взглядом. Оторвать его от ее глаз просто не получалось, пока собственные не заслезились. Тогда опустил воспаленные веки, останавливая взгляд на ее тяжело и отрывисто вздымающейся груди.

— Сережа, дай пройти, — повторила демонстративно спокойным тоном. — Раз мы все выяснили, давай расходиться. Сейчас гроза начнется. И вообще, я хочу спать. Мне еще утром на рынок заехать нужно.

— Ты на серьезе сейчас вот это все мне говоришь? — снова поднялся взглядом к ее лицу. — Так вот спокойно? Что выяснили? Уезжаешь, значит?

— Мой отъезд, Сережа, не обсуждается, — это сдавленное, едва слышное восклицание наряду с ее мокрыми глазами еще много ночей ходило ему по голове.

В свете лунного диска увидел, как по щеке Кузи скатилась блестящая крупная слеза, и вдруг завис на этой капле, словно не догоняя, откуда она там взялась. Коснувшись горячей щеки, поймал ее пальцами.

— Не плачь.

— Я не плачу, — судорожно всхлипнула. — Это дождь, — вибрация дрожи на выдохе.

Пропуская через себя свежую порцию эмоций, скользнул руками по сухим шершавым перилам. Осторожно огладил тонкие девичьи предплечья. Поднялся выше и, заведя руки за спину, с маниакальной бережностью привлек Плюшку к груди. Она поддалась, как и всегда, крепко, будто на пределе сил, обвивая его руками. Уткнулась лицом в его плечо, дрожа губами по коже и оставляя на ней мокрые следы.

Градский с трудом выдохнул порцию воздуха, которую все это время неосознанно держал в легких. Вдохнул, припоминаю тупую попсу, на которую подсел в последнее время. Каждый вздох, как в первый раз? Да, наверное. Ощутимо больно и невыразимо приятно.

— Град! Ника! Вы не видите, что дождь начался? — голос Алины прорвался в зарубцевавшийся купол их мирка, напоминая о существовании всего остального. — Давайте скорее в укрытие.

Доминика вздрогнула. Отпрянув, машинально повернулась в сторону сестры, но почти сразу же переметнулась обратно на Градского.

— Пойдем?

— Беги. Я еще пару минут погуляю.

Размыкая объятия, слепо шагнул назад. Потом развернулся и быстрым шагом направился в противоположную от их домика сторону леса. Нырнул в гущу, минуя ведущие к коттеджам тропинки.

Дождь разыгрался не на шутку, темное небо то тут, то там вспаривала неоново- голубая молния, но Градский ничего не замечал. Шел в темноте с одержимой тягой, словно наводящаяся ракета. Пока ресницы, наполнившись дождевой влагой, не сделались тяжелыми. Закрыл глаза, вынужденно прекращая движения. Растирая лицо ладонями, зажмурился изо всех сил. Чувствовал, как дождь, на лету сбрасывая температуру, сбегает по горящим огнем лицу, спине и груди, пропитывает шорты до нитки. Нутро также затапливало — до последней клетки.

Оглушенный яростно долбившей виски пульсацией, сам себя не слышал, но по быстро и высоко вздымающейся груди понимал, что дышит надсадно и тяжко.

"Сильно прихватило…"

"Убийственно…"

Утром, на выходе из дома, подслушал, как бабка с мамой кости ему промывали.

— Волнуюсь я все-таки за Серёжика. Поздно его прихватило… Вот это все, не слишком ли? — запутанно дрожала тонким голосом мать.

— Лучше поздно, чем никогда. Радуйтесь! Парень раскрылся.

— Даши радуюсь, — тяжелый выдох матери был слышен даже через стену. — И е то же время что-то не бает покоя. Не знаю, не могу ничего поделать с этим.

— Ну, ты, милочка, любишь себя накручивать, — покровительственно заметила бабуля. — Прекращай! Все живы, здоровы. Все хорошо — ломать не надо.

В коттедж все же пришлось возвращаться быстрее, чем он хотел бы, так как разворачивалась свирепая буря. Над головой гремело со страшной силой. И рубало воздух до самой земли электрическими разрядами.

После холодного природного душа чувствовал себя сносно, но в сторону Кузи старался не смотреть. Зато она подскочила и засуетилась, едва он вошел в комнату.

— Боже! Где ты бродил? Промок до нитки, — запричитала, помогая ему вытираться.

— Все нормально, Доминика.

И это его "Доминика" ей, вопреки собственным требованиям, дико резануло слух и душу. Пришло запоздалое понимание, что в "Кузьке" и "Плюшке" был ее настоящий Градский.

После ее глупой истерики пришел кто-то иной.