Яма на дне колодца

Он плут и наверняка преступник, но тут – почти старший, подаривший мне заработок. Вдруг осознаю, что на дворе уже стемнело, причем окончательно. На подъездной аллее зажглись сказочно-желтые фонари. Особняк вспыхнул десятком окон, изнутри доносилась едва слышная музыка.

Уютный одноэтажный дом – не барак для временных работников, скорее амбар.

Понимаю это, когда парнишка ныряет на неприметную лестницу главного строения, летом до абсолюта замаскированную свисающими косами плюща. Спускается по короткой лестнице, отпирает тяжелую подвальную дверь, пропускает внутрь. Понимаю, что провонял потом, отчего вдруг становится неуютно. Стены из светло-серых бетонных блоков принимают в свою утробу. Ведут коридором, ответвления которого прячутся в полумраке.

Во мне играет оркестр безразличия.

Душа, как намокший барабан, стучит гулко и пусто. Нервы – провисшие струны контрабаса. Сердце стало фаготом, исполняя вспомогательную партию. Где-то вдали жалобно пиликает скрипка предчувствия и тревоги. Ее перебивают саксофонные трели легкой поживы.

Мой мир – пустыня прозеванных возможностей. В полной тишине по ней караваном бредут перекати-поле упущенных моментов, нереализованных желаний и профуканных шансов.

Жалеть себя погано, но иногда я зацикливаюсь на этом. Моделирую, как могла бы повернуться моя жизнь, поступи я так, а не иначе. Не разругайся с любимой. Не пробуй наркотики. Не укради свою первую коробку обуви из магазина в соседнем дворе. Вовремя скажи «не уходи» вместо того, чтобы озлобленно замкнуться в себе и нервно курить одну за другой. Заметить взгляд человека, действительно нуждавшегося во мне.

Эту возможность я упускать не намерен. И сам загоняю себя в ловушку.

Вдруг понимаю, что работал без перерыва несколько часов.

Башмаки превратились в свинцовые гири, голова наполнилась жидким чугуном. Пять часов без перерывов и вопросов. Я послушен и исполнителен, как микроволновая печь.

Оба разуваемся у порога.

– Твоя койка, – говорит Пашок, и я возвращаюсь в собственное тело. – Пожри и спи.

Он стоит над простой и крепкой кроватью в темной просторной комнате. Тепло, немного душно. Лежак застелен старым, но недавно выстиранным бельем. Под ногами светло-зеленый ковролин, затертый, но чистый.

Чувствую, что, кроме меня, здесь есть кто-то еще. Не один – во мраке угадываются очертания других кроватей. Выставленных рядами, как в казарме. Слышу запахи человеческих тел, слышу шорохи, дыхание и пердеж. На нескольких койках неподвижные тюки из плоти и крови. Минимум четверо. Спят. Или делают вид, что спят.

Пашок зажигает крохотный ночник в изголовье.

Свет тусклый. По сравнению с ним индивидуальные светильники в вагонных купе – хирургические лампы. Вижу тумбочку, узкий жестяной шкафчик для одежды. За пределами светового круга, четко отсекающего койко-место, злая древняя тьма. В ней могут водиться саблезубые тигры. И даже кое-что пострашнее…

– Держи, братюня, заработал. – Он сует мне в руку купюру. – Эдик сказал, аванс. Останешься, получишь больше.

Уходит в дальний конец помещения. Во мглу.

Скрипит кровать, когда парнишка садится и начинает расшнуровывать ботинки.

На моей тумбе поднос. На подносе дымящаяся тарелка. В ней паста. Не лапша по-флотски, а настоящая паста – с пузатыми макаронными трубочками из лучшей пшеницы, нафаршированными рубленым мясом и овощами. Соус. Чеснок и тмин. Я едва успеваю бросить спецовку и куртку в шкаф, волком набрасываюсь на еду. Вилка пластиковая, но меня это не останавливает.

Спустя три минуты тарелка пуста. Через край, стараясь не хлюпать, допиваю соус.

Только теперь соображаю, что в левой руке все еще зажаты деньги. Недоверчиво разжимаю кулак, рассматриваю красную бумажку. Пятихатка. Аванс.

С трудом удерживаю торжествующий вопль. Привычно прячу деньги в трусы. Вечер бесполезной работы приносит хороший куш, ужин, ночлег и кров. Что рассмотрел во мне прораб, по-человечески приняв в свою команду поденщиков?

Приказываю себе успокоиться и не спешить. Если за пятисотенную в день мне предстоит до лета перекладывать хлам с одной лужайки на другую – я за.

Сбросив армейские ботинки и избавившись от одежды, торопливо лезу под одеяло.

Еще не успеваю коснуться подушки, как сплю.

Якорь брошен

Утро растерзано сигналом будильника.

Это настолько непривычно, что я подскакиваю, машинально нащупывая в кармане импровизированный кастет. Вспоминаю, что оружие давно отобрали менты, а одежда скомканным пуком покоится под кроватью.

Трель из-под потолка перестает казаться будильником. Теперь напоминает сирену или заводской гудок. Понимаю, что льется она из небольших колонок, развешанных по углам. Сажусь на жестком, продирая глаза и осматриваясь. Тело ломит, но я гоню боль. Казавшееся сном – работа, деньги, ужин, – вдруг щелкает в мозгах осознанием, внезапно оборачивается реальностью.

Помещение просторнее, чем казалось в полутьме.