Яма на дне колодца

Теперь рука под простыней. Я не хочу возбуждаться, но сила Жанны куда больше моей. Ее это провоцирует, движения становятся все настойчивее и резче.

— А утром твоя голова чиста. — Она продолжает бить в одну точку, заставляя меня внутреннего страдать и меня внешнего готовиться к новому раунду. — Все идеи написать письмо, обновить статус в социальной сети, запостить фото или опубликовать стихи — лишь бы она услышала, уловила сигнал, прочитала послание и убедилась, как ты страдаешь, — кажутся наивной чушью. Кажутся нелепицей, детскими забавами, недостойными настоящего мужчины…

Теперь я по-настоящему, железно готов, да так, что могу проткнуть гипсокартонную стену. Но все еще стискиваю зубы, надеясь на скорое окончание пытки. Не хочу, чтобы госпожа победила, но ничего не могу поделать.

Спина взмокла, пальцы хватают простыню. Чувствую запах ее пота — дразнящий, пробивающий насквозь, словно град пуль. Голову кружит, будто я закинулся новым типом колес. Потолок раскалывается на сотни осколков, превращаясь в калейдоскоп.

Жанна опускается еще ниже, отбрасывает тряпку и нежно охватывает меня губами. При этом я все равно слышу ее голос, звучащий в голове.

— Хочешь, Дисечка, — спрашивает она без слов, заставляя меня трястись, словно зверька, угодившего на высоковольтный провод, — я сотру эти воспоминания?

— Нет! — Вскидываюсь так резко, что она сильно сжимает зубы, заставляет почувствовать жгучую боль в низу живота. — Нет… — Не могу понять, говорю ли это вслух или громко думаю, каким-то образом заставляя ее слышать. — Прошлое и так оставило мне слишком мало, чтобы лишать себя и этой его части…

Она утомленно вздыхает.

Отстраняется, оставляя меня на холодном ветру. Брезгливо вытирает губы и пальцы уголком простыни, бросая меня в двух шагах от финиша. Глаза ее холодны и безжизненны, словно остывшие угли.

— Глупо, — сообщает Жанна, перебрасывая ноги через край кровати. — Инфантильно, безответственно и глупо. Тягостные воспоминания, сколь важными они бы ни казались, остаются балластом, не имеющим никакой фактической ценности…

Идет через комнату, грациозная, молочная и сверкающе-голая. Склоняется над креслом, поднимая красно-синий китайский халат из шелка, запахивается. На блестящем паркетном полу коричневого дерева я вижу ее влажные следы — тонкие, изогнутые, совсем не похожие на отпечатки человеческих ступней. Вынимая из кармана пачку сигарет и тонкую зажигалку, Жанна прикуривает. Вскидывает острый подбородок к зеркальному потолку.

Говорит со стальной прохладцей:

— Возвращайся в подвал.

И еще:

— С завтрашнего дня занятия с Колюнечкой продолжатся. Малыш соскучился по своему репетитору…

Мой мир — империя упущенных возможностей.

#НеЗвониМнеБольше, #ТыЧто-тоЕщеХотелСказать? #ВиноватСам…

Кажется, я только что лишил себя возможности стать легче.

Выскальзываю из кровати и начинаю торопливо одеваться.

Изломанный, побитый на разноразмерные осколки потолок наблюдает за мной. В точности копирует движения, но делает их неровными и дергаными. Где-то там, в волшебной стране Льюиса Кэрролла, мое отражение все-таки соглашается на предложение Жанны. И Особняк одерживает еще одну крохотную победу…

Без глупостей

Меня разрывает между двумя возможными решениями.

Оба они по-своему трусливы, и оба по-своему равноотважны. Обдумывая, обсасывая, обмусоливая в уме каждое, я никак не могу выбрать. Не могу определить, какое подходит мне больше. К какому из двух я морально и физически готов. И что должно произойти, чтобы решимость окончательно окрепла…

Монотонные занятия с Колюнечкой продолжаются. Кроме географии, я преподаю ему основы арифметики и геометрии. Выдаю все, что помню с института, какими сумбурными ни получались бы занятия.

Рассказываю про сложение и вычитание, равнобедренные треугольники и системы координат. Совершенно не представляю, какого уровня знания положены ребенку его возраста. Совершенно не представляю, сколько лет существу, которого здесь считают ребенком.

Мои бесцветные дни снова наполнены скрипом маркера по светлому пластику доски. Ерзаньем маленького кровососа за крохотной партой. Незримым присутствием Себастиана и скупыми похвалами Константина.

Время от времени тот появляется в «классе», слушая лекции и изредка комментируя сквозь слюнявую пленку на губах. Хрустит фисташками, глядит в пустоту и заставляет мысли путаться. Уходит так же незаметно и бесшумно, как появляется. Его визиты уже не вызывают прежнего ужаса — только опустошение и ожидание неизбежного. Оно обязательно случится, хотя я уже не очень помню, почему…

Память пытается подсказать, что когда-то с нами жил еще один работник.

Казах вроде. Или узбек. Кажется, его отпустили на свободу, но при одной мысли об этом сердце сжимается. Словно подсказывает, что не все так просто. Что все куда сложнее…