Яма (СИ)

— Если бы мне не хотелось так сильно спать, Градский, твою мать, я бы от умиления расплакалась, — практически растроганно прошептала Алина.

— Эй, проваливайте уже, — снова подала голос Руслана. — Там в парке не только воровать цветы можно, еще гулять. Проветритесь, а то в вашем углу градус напряжения зашкаливает.

— В такое время в парке только собачники гуляют, — весело отмазалась Ника.

— А еще ворующий цветы Градский, — парировала Аля.

А Руся добавила:

— В двести тридцатой живет какой-то там терьер. Выгуляйте его. Пацаны будут только благодарны.

Отправились к морю. Основная масса автомобилей ехала из окраин и пригородов в центр, поэтому добрались до пляжа относительно быстро. В восьмом часу утра на Ланжероне[1] было практически безлюдно. Вода после холодной июньской ночи еще не прогрелась, но Ника с Серегой все равно бродили босиком по прохладной кромке берега, ловя ступнями и лодыжками бурные пенные волны. Даже подвернутые джинсы Градского пропитались соленой водой.

— В котором часу у тебя экзамен?

— В одиннадцать.

— Классно, — ухмыльнулся, поймав ее ладонь.

— Что? — ответно улыбнулась, не отрывая от него взгляда.

— Еще долго гулять, — просто ответил Серега.

Казалось бы, ничего особенного. А сердце в груди Ники запрыгало, словно сумасшедшее. Жарко стало так, что чувствовала — щеки точно зарделись.

— Ты счастлив? — спросила, задерживая дыхание.

— Счастлив.

— Я тоже, Сережа, выше неба!

Вскинув к яркому утреннему солнцу свободную руку, вытянулась на носочках. Когда подскочила, Градский поймал ее в объятия.

— Что ты делаешь? — вперемешку со смехом завизжала, когда горячие ладони пробежались под кромкой юбки по отзывчивой к его прикосновениям коже.

— Держу, чтобы не улетела, — обхватывая под ягодицами, приподнял.

Кружа ее, Серега широко улыбался и таким красивым казался — дух захватывало! Хотела бы бесконечно смотреть в его пронзительные глаза, перехватывать губами тяжелеющее и учащающееся дыхание, касаться ладонями лица, обводить пальцами каждую суровую черточку, мелкие шрамы и отметины.

Отпуская всякую стеснительность, целовала Градского, самозабвенно льня к нему всем телом. Запускала руки под футболку. С восторгом прощупывала твердые мышцы, ловила на его теплой коже мелкую дрожь чувственного волнения. И у самой в груди что-то вздрагивало, сладко замирало и разливалось щемящим томлением.

— Ой, мамочки! Двадцать минут одиннадцатого! — воскликнула Доминика чуть позже, вскакивая с деревянного пирса.

Градский тоже поднялся. Поймал ее за руку, удерживая от хаотичных движений. Глянул… И сердце вдруг совершило губительную остановку. Болезненно сжалось в бесформенную тугую груду. Сам не понял, что именно вызвало внутри настолько сильную реакцию. Объяснял себе странные ощущения последствиями бессонной ночи. Но и это почему-то принесло минимальное облегчение. Навязчивый гул неясного беспокойства допекал Градского до глубокого вечера.

Позже выяснил, что банально поймал первый передоз от своей ненаглядной Плюшки. В его запущенном случае и хорошего может быть много.

[1] Название пляжа в Одессе.

Глава 20

Моё солнце в глазах твоих,

мое сердце с тобою пополам…

Время близилось к полудню. Город, минуя стадию приятного и очаровательного тепла, рухнул в эпицентр адского солнцепека. Цельсии стремительно набегали, и, казалось, с каждым повышением градуса внутри Градского соответственно возрастала температура. Регуляция, как будто невзначай, скоропостижно полетела. Сердце заныло, а дальше и вовсе расходилось стучать, словно замкнуло рубильник. И он, не в силах этому помешать, старался лишь ровно дышать и не грузиться всякой хиромантией в присутствии Доминики.

Она же раздавала напряжение, как электричество. Бесперебойными и ударными дозами. В тот день, странным образом, немилосердно выглядела исключительно прекрасно. В коротких джинсовых шортах и топе с открытыми плечами. Без лифчика, благослови, Господь, чудесные Плюшкины сиськи.

Мелкая косичка собирала волосы ото лба и висков и в паре с голубой лентой тянулась между светлыми прядями.

Водолей Кузя совершенно естественным путем со всей своей непосредственностью выдерживала привычный образ. Болтала без умолка, пока он, подвисая, как древний пентиум, механически шел рядом.

— Прости, заболталась. Тебе неинтересно, да? — спросила, выдерживая его пристальный взгляд.

Вырванный из оцепенения, Градский поджал губы и резко втянул носом воздух, словно лишь за миг до этого внезапно ощутил нехватку кислорода.

— Кузя, зачем ты натрещала моим, что я на гонках?