Ямато-моногатари

Хигураси-ни

Кими мацу яма-но

Хототогису

Товану токи-ни дзо

Ковэ мо осиману

Цикаду

Ждущая горная

Кукушка,

Не пришли к тебе,

И ты плачешь, слез не жалея [81] —

так она сложила.

25

Монах по имени Нэмугаку [82] , удалившийся в горы Хиэ, там, в горах, поселился и однажды, увидев засохшую сосну у жилища безвременно скончавшегося монаха, славившегося великой добродетелью:

Нуси мо наки

Ядо-ни карэтару

Мацу мирэба

Тиёсуги ни кэру

Кокоти косо сурэ

Увидел сосну

Засохшую у жилища,

Лишенного хозяина.

И кажется мне,

Что тысячи веков протекли [83] —

так сложил, и младшие братья монаха [84] , остановившиеся в том жилище, были очарованы. Этот монах Нэмугаку был старшим братом Тосико.

26

Принцесса Кацура тайно виделась с человеком, с которым не подобало ей встречаться. Однажды в дом возлюбленного своего она, сложив, посылает:

Сорэ-во дани

Омофу кото то тэ

Вага ядо-во

Мики то наихисо

Хито-но кикаку ни

Хотя бы тем

Покажи свою любовь,

Что жилище мое

Видел – не рассказывай,

Ведь люди услышат [85] —

так гласило послание.

27

Человек по имени Кайсё [86] , став монахом, поселился в горах [87] . Некому там было мыть его одеяния, и обычно он посылал одежду для стирки в родительский дом. И вот из-за чего-то рассердились на него домашние. «Стал монахом, даже не выслушав, что скажут родные, да еще смеет говорить такие несносные вещи?» – так они восклицали, и он, сложив, послал им:

Има ва вага

Идзути юкамаси

Яма нитэ мо

Ё-но уки кото ва

Нао мо таэну ка

Теперь мне

Куда же отправиться?

Даже в горах

Мирская суета

Никак не переводится [88] .

28

Тот же человек осенью того года, когда умер его отец, бывший в чине хёэ-но сукэ, и в доме собралось много народу, с вечера распивал с гостями вино. Печалились о том, кого с ними не было, и гости и хозяин с любовью о нем вспоминали. Забрезжил рассвет, пал туман. Тогда один гость:

Асагири-но

Нака-ни кими масу

Моно нараба

Харуру мани мани

Урэсикарамаси

В утреннем тумане

Если бы ты

Пребывал,

То, только бы начал он рассеиваться,

Вот мы бы возрадовались —

так произнес, и Кайсё ответил:

Кото нараба

Харэдзу мо аранаму

Акигири но

Магирэ-ни миюру

Кими то омован

Ах, если б было так,

Пусть бы осенний туман не редел.

В его дымке

Ты смутно виден,

Думал бы я [89] .

В гостях там были Цураюки, Томонори и другие.

29

Однажды во дворце покойного Сикибугё-но мия [90] правый министр третьего ранга, Сандзё-удайдзин [91] , и другие придворные собрались вместе, играли в го, услаждали себя музыкой. Наступила ночь, все захмелели, пересказывали разные истории, делали друг другу подношения. И вот, воткнув в головной убор цветок оминаэси, правый министр:

Оминахэси

Ору тэ-ни какару

Сирацую ва

Мукаси-но кэфу-ни

Арану намида ка

Светлая роса,

Приставшая к руке, что сорвала

Цветок оминаэси,

Может быть, это слеза

О том, что нет сегодня того, кто был ранее? [92] —

так сложил. Там во множестве были и другие люди, но стихи их были нехороши и забылись.

30

Покойный Мунэюки-но кими, бывший в чине укё-но ками [93] , однажды ждал повышения в должности, но узнал, что повышения не будет. В то время у императора Тэйдзи все слагали стихи на тему водорослей, обвивавших камень, присланный из провинции Ки:

Укё-но ками сложил:

Окицу кадзэ

Фукэви но ура ни

Тацу нами-но

Нагори ни саэ я

Вага ва сидзумаму.

Ветер в море,

В бухте Фукэй

После вздымающихся волн

Легкое волнение вод – в них,

Что ли, мне погрузиться? [94]

31

Тот же Укё-но ками как-то написал Гэму-но мёбу:

Ёсо нагара

Омохиси ёри мо

Нацу-но ё-но

Михатэну юмэ дзо

Хаканакарикэру

Мимолетно

Любил я тебя, но еще быстротечнее было

Наше свиданье,

Как краткий сон

Летней ночью [95] .

32

Вот стихотворение, сложенное Укё-но ками и поднесенное императору Тэйдзи:

Аварэ тэфу

Хито мо ару бэку

Мусасино-но

Куса-то дани косо

Офу бэкарикэру

«Как жаль его», – и то, верно, сказали бы

Люди обо мне,

Будь я хотя бы травой,

На равнине Мусаси

Растущей [96] .

И еще:

Сигурэ номи

Фуру ямадзато-но

Ко-но сита ва

Ору хито кара я

Мори сугинураму

Даже под дерево

В горной деревушке, где льет

Беспрестанно осенний дождь,

И туда капли дождя просочились,

Верно, какой-то человек ветви сломал [97] —

так он написал, и стихи его выражают сожаление о том, что император не одаряет его своей милостью. Император соизволил взглянуть и сказал: «Что это такое? Не понимаю смысла» – и даже показал Содзу-но кими. Прознал об этом Укё-но ками и понял, что все напрасно, так и людям рассказывал.

33

Мицунэ [98] сложил и поднес императору:

Татиёраму

Коно мото мо наки

Цута-но ми ва

Токиха нагара-ни

Аки дзо канасики

Подобно плющу,

Не имеющему дерева,

Чтоб опереться,

Все время зеленый.

И осенью это особенно грустно [99] .

34

В дом Укё-но ками его возлюбленная:

Иро дзо то ва

Омохоэдзу томо

Коно хана-ни

Токи-ни цукэцуцу

Омохиидэнаму

Хоть и не думаешь ты

О цвете,

Но если б об этом цветке

Хоть изредка

Ты вспоминал! [100]

35

Цуцуми-тюнагон [101] по высочайшему повелению отправился в горы Оутияма, где пребывал император-монах. Император был очень грустен, и тюнагоном овладела печаль. Было это место очень высокое, и, увидев, как снизу поднимается множество облаков, тюнагон сложил:

Сиракумо-но

Коконохэ-ни тацу

Минэ нарэба

Охоутияма то

Ифу ни дзо ари кэру

Это пик,

Над которым в девять слоев стоят

Белые облака.

Потому и зовется он