Ямщина

Соскочив с воза, мужики огляделись и поняли, что случилось: с горушки, которая скатывалась к мосту, лошади вынесли так, что санями напрочь сшибло ветхие перила, а мгновеньем раньше на лед вылетел седок, и перила обрушились прямо на распластавшегося бедолагу. Благо, что лед выдержал и не проломился, иначе бы седок утонул сразу. Теперь же, придавленный сверху досками и бревнами, он лишь бессильно царапал снег растопыренными пальцами. В отдалении от моста кружила тройка и таскала за собой изуродованные сани.

— А я следом за им, гляжу — понесли! Ему бы вожжи круче и вбок от моста, — в снег бы залетел и целый! А тут — только треск пошел! Я побегал вокруг, да разве один таку махину сдвинешь! — все кричал и никак не мог успокоиться всадник.

— Да передохни ты, оглушил всех, — осадил его Захар, — вон веревка в санях, спускай коня вниз, растаскивать будем.

Растащить перила оказалось делом непростым. Сколоченные из толстенных, наполовину распущенных бревен, они, хоть и с подгнившими столбиками, были столь тяжелы, что конь, упираясь, соскребал снег задними ногами до голого льда. Но вот поднатужились разом, подстегнули коня, перила чуть приподнялись, и Захару хватило этого мгновения, чтобы выдернуть из деревянного плена незадачливого седока. Подхватили его на руки, вынесли на берег, уложили в сани. И только тут разглядели — кого от смерти выручили. Лежал на санях глубокий старик, лицо — в серых морщинах и старых шрамах, на синюшных губах размазана сукровица, а из-под шапки вывалился клок совершенно седых волос.

Это был Зубый.

— Дед, ты живой али помер? — Захар тряхнул его за плечо, — дай знак!

Зубый закряхтел, открыл мутные глаза, подернутые белесой пленкой, повел ими вокруг себя, оглядываясь, и вдруг растянул губы в довольной ухмылке, показывая бело-кипенные, будто из сахара-рафинада выточенные зубы.

— Едрит-твою за ногу! Обошел я, косую-то, на вороных обошел! Знать, не время мне туда, нет, не время… — и тоненько захихикал, но тут же закашлялся, схватился рукой за грудь, в которой все булькало и хрипело. Едва-едва отхаркался, отплевался и, вытирая выступившие слезы, просипел:

— Мне, мужики, в Огневу Заимку надо, до зарезу… Свезите, за деньгами не постою…

— Свезти-то свезем, — отвечал Захар, — а ты по дороге не окочуришься?

— Не, я же сказал — рано мне туда.

— Коли так — поехали.

Лишний раз решили старика не тревожить, оставили на той же самой подводе, на которой прискакали к мосту. Тройку выпрягли из саней, разбитых напрочь, связали гуськом и приставили к общему обозу.

Всю дорогу Зубый охал, хрипел и кашлял, но глядел бойко, и время от времени, отдыхиваясь, приговаривал:

— Рано мне туда, рано…

Как только въехали в Огневу Заимку, он велел везти к храму. Подвезли, остановились у самой паперти. Зубый высоко задрал голову, долго смотрел слезящимися глазами на церковный купол, на сияющий крест, вровень с которым плыло синее облачко. Лицо Зубого светилось. Казалось, что даже глубокие и кривые морщины распрямились.

— Теперь, мужички, последние хлопоты вам, — он пошарил за пазухой, вытащил деньги, — это вам за то, что живого доставили, а коней после себе заберете, за то, что похороните меня. Все понятно? Теперь несите в церковь.

— Погоди, дед, ты чего так легко конями бросаешься? — удивился Захар, — уж не ворованы ли они?

— Мои кони, мои, деньги за их плачены, владей и не сомневайся. Неси в церковь.

Отец Георгий встретил их у порога, выслушал сбивчивую просьбу старика о том, что хочет тот исповедоваться, и велел перенести его поближе к алтарю.

— Подсадите меня, ребятки, — попросил Зубый, — на ногах не сдюжу, а сидеть смогу.

Его подсадили, и он, прокашлявшись, тяжело поднял руку, перекрестился. В груди у него булькало, как в самоваре, но лицо по-прежнему оставалось светлым и даже радостным. Отец Георгий показал мужикам на дверь, и те неслышно вышли. Спустились к коням и сели на подводы, дожидаясь, когда отец Георгий исповедует старика.

— Он до того негожий, что его зараз и отпевать надо, — раздумчиво сказал Захар, вздохнул и добавил: — И откуда он такой вывалился? Денег отвалил и коней… Хошь не хошь, а куда-то определять надо на постой.

— Определим, — ответил ему Павел, — живого не закопаем.

Ждать им пришлось долго, очень долго. День уже пошел на вторую половину, мужики успели продрогнуть на свежем ветерке, а из церкви никто не выходил.

— Видно, грехов полная коробочка накопилась, долго пересказывает, — усмехнулся Захар, постукивая себя по настывшим коленям. И в это время на паперти показался отец Георгий. Его лицо, всегда строгое, на этот раз было суровым. Он махнул рукой, подзывая мужиков, и когда те подошли, сказал:

— Гроб надо сделать и похоронить по-христиански. Преставился…

— А кто он, батюшка, откуда? — спросил Павел, — мы и знать его не знаем!

— Раб Божий, — задумчиво ответил отец Георгий.

В тот же день мужики изладили гроб, выкопали могилу на краю деревенского кладбища и опустили в нее новопреставленного.